Царь Борис, прозваньем Годунов

Все было непросто. Это у нас, на Руси, ритуал сватовства до тонкостей разработан, а как поступать с еретиками-англичанами, было непонятно, не засылать же к ним нашу сваху. Лишь у меня, как некоторые из вас помнят, был некоторый опыт, пусть и неудачный, поэтому посоветовал я Симеону обратиться к посредничеству кого-нибудь из английских купцов, в державе нашей обретавшихся, и даже указал ему на подходящего человека — Джерома Горсея. Был он известным пройдохой и вором, но хорошее вознаграждение отрабатывал честно. Царю Симеону идея моя понравилась, тем более что хотел он до поры до времени сохранить дело в тайне, а пуще всего опасался умаления своего достоинства в случае возможного отказа. Посему призвали означенного Горсея, потолковали с ним приватно и отправили на разведку. Снабдили его и грамоткой для королевы Елизаветы, кою Горсей спрятал для сохранности в баклажку с водкой, с ней он никогда не расставался, даже и во сне.

Не прошло и года, как от Елизаветы пришел несколько туманный, но в целом благожелательный ответ. Начала она, как обычно, с дел торговых, навязывала нам товары своей страны и просила всяких послаблений для купцов английских, затем перешла к делам государственным, предлагая союз для козней разных против стран европейских, лишь в конце дошла до единственно интересующего нас вопроса. И тут сразу взяла быка за рога: какие права будут закреплены за потомством высокородной четы. Била в точку, на прямой вопрос следовал прямой ответ, что старший сын, если будет на то воля Господа, наследует престол русский, остальные же дети получат уделы знатные. Такие сведения царь Симеон не мог доверить ни бумаге, ни иноверцу, пришлось снаряжать посольство малое во главе с Федором Писемским, человеком худородным, даже не боярского звания, но давним соседом Симеона. Сие живое послание отправилось в Англию кружным путем, через море Студеное и в нескором времени тем же путем вернулось обратно ответом Елизаветы. Был он вновь туманен, как и сама страна аглицкая, если и было в нем что определенное, так это имя будущей невесты — Мария Гастингс. И еще Елизавета показала неожиданное знание дел наших внутренних, почтила память брата своего, великого царя и императора Джона, то есть брата моего Ивана, справилась о здоровье возлюбленного ее кузена Джорджа — это обо мне, а к царю Симеону обращалась как к племяннику. По сути выходило правильно, но для Симеона обидно.

Знала Елизавета и о том, что наследником короны русской является царевич Федор, поэтому к предложению Симеона отнеслась с явным недоверием. Но этого, конечно, в послании не было, это уж нам Писемский рассказал. И еще поведал он, что саму невесту ему не показывали, а можно сказать, что и прятали, и выяснить о ней удалось только то, что является она дочерью князя Гунтинского, который в земле аглицкой именуется лордом Гонтингдоном. И это была единственная хорошая новость, все же наших кровей девица.

Вновь отправился Писемский в Англию с уверениями царя Симеона в неизменности своих планов передать престол сыну царевича Ивана и с наказом твердым не только повидать княжну Гунтинскую, но и привезти ее портрет и точную мерку на бумаге. Тут-то и выяснилось, что, верная своей торгашеской натуре, Елизавета пыталась сбыть нам лежалый товар. Когда после проволочек долгих был наш посол допущен до лицезрения девицы, то оказалась она перестарком — страшно вымолвить, тридцати годов! — и худой, то ли от болезни, то ли от примеси крови английской, с зубами лошадиными, с рожею (по выражению Писемского) если и красной, то только цветом от рытвин оспенных. Портрет же он решил не заказывать, дабы не пугать мышей в палатах кремлевских.

Над письмом этим мы с Симеоном изрядно посмеялись, потому что за время этой многолетней езды туда-сюда многое изменилось и невесты английские нас уже не интересовали. Теперь Елизавета никак не могла успокоиться, предлагала нам на выбор других своих родственниц многочисленных, мы же в свой черед отделывались письмами туманными да разводили канитель.

Хотя поначалу было не до смеху. Недаром царь Симеон старался удержать свои планы в секрете, едва прознали о них бояре наши, то ли от болтливых купцов английских, то ли Писемский где не сдержался по пьяному делу, как бы то ни было, началась свара, все дружно против выступили. Одни — потому что сроднились с мыслью о наследнике Федоре и предвкушали жизнь вольготную при слабом государе. Другие, лежавшие сердцем к Ивану, не желали слышать о царице-иностранке. Чтобы хотя бы этих утихомирить, царь Симеон пошел на попятную и решил женить Ивана на русской. Оно и правильно! Так-то оно и лучше!

Но даже такая свадьба дело не быстрое, как вы знаете. Наконец, из шести оставшихся кандидаток избрал Иван Елену Шереметеву, но царь Симеон запретил этот брак, потому что Шереметевы были тесно связаны с Захарьиными и Симеон не хотел давать им даже этой маленькой лазейки, чтобы опять к трону приблизиться. Может быть, и прав он был, да я больше доверял сердцу Иванову, чем холодным расчетам ума. После препирательств долгих сошлись на Марии Нагой. Красивая, это уж непременно, а что казалась кроткой, так это только казалось. Сколько мы все от нее натерпелись, и держава, и я в особенности, словами не передать! Хотя придется. Но позже.

Вы, конечно, заметили, что я в последнее время все больше об Иване да о себе рассказываю, а о делах государственных, которым я раньше столько внимания уделял, вроде как и подзабыл. Нет, не забыл, но я ведь не историю пишу, а жизнь свою вспоминаю. До этого времени жизнь моя делилась между делами государственными и княгинюшкой, когда одно возобладало, когда другое, но на круг так, вероятно, поровну выходило. Часто я и рад бы был с княгинюшкой посидеть и все такое прочее, но долг перед державой нашей звал меня и вырывал из нежных объятий. А так как рассказываю я вам все без утайки и без остатка, все, что видел и слышал, в чем сам участвовал, то волей-неволей дела государственные на первый план выходили. Как же все переменилось! Теперь я сам рад бы был посидеть в Думе боярской за обсуждением какого-нибудь вопроса наиважнейшего или в поход отправиться хотя бы и в Ливонию, но — не звали! Потому как я был уже не брат царский и не дядя, а так, сбоку припека, простой удельный князь и в державе нашей — частный человек!

Да, собственно, и рассказывать особо не о чем. Подтверждалось выведенное мною ранее правило: пока ты в отъезде, события бегут одно за другим, друг на друга налетая, стоит же домой воротиться, как жизнь замирает, повергая тебя в скуку и дремоту. То же и со мной произошло, и я неустанно благодарил Господа, что сподобил он меня пожить в скучное время. Да и как было не благодарить Господа?! Только Его волею прекратились к моему приезду все кары и бедствия, столь обильно на землю Русскую сыпавшиеся. Язва моровая утихла повсеместно, погода пришла в согласие с временами года, зимой было холодно, но без морозов трескучих, летом — жарко, но без зноя обжигающего, все, что падало и лилось с неба, было во благо, а не во вред, снег укутьдвал землю шубой теплою, дождь питал, о граде же совсем забыли. Нивы колосились и наливались, чтобы вдень назначенный пасть под серпом жнеца, травы же стояли по пояс, а иным и по грудь. От этого смерды и животные домашние тучнели и размножались со скоростью невероятной, а мыши, лисы, волки и другое зверье, для хозяйства вредное, наоборот, исчезли и попрятались. То же и разбойники, чьи ватаги на дорогах сменили караваны купеческие. Впрочем, допускаю, что людишки были одни и те же, судя по ухваткам.

Во всей империи мир установился. Из самых дальних улусов, которых и на карте-то нету, прибывали послы с изъявлением покорности и с данью богатою. Но из слов послов этих вытекало, что до них по дальности расстояния лишь только-только дошла волна усмирения, поднятая братом моим незабвенным. Из улусов же менее отдаленных докатывались отголоски борьбы опричнины с земщиной. Каждый из ханов ее по-своему понимал, одни поднимали орду, чтобы идти на Москву для поддержки великого князя, другие опять же поднимали орду, но для защиты вольностей ханских, третьи сидели тихо, выжидая, пока же придерживая дань положенную. Но эти мелкие недоразумения улаживались быстро и легко, обычно пары сотен казаков вполне хватало, чтобы ханство размером в пол-Европы в чувство привести.