Белорусы: нация Пограничья

Так, например, уровень модернизированности латышского и эстонского обществ значительно превосходил соответствующий показатель Беларуси. К этому присоединялся такой важный фактор, как четкие языковые отличия прибалтов от немцев и россиян, которые являлись в Латвии и Эстонии доминирующими этническими группами. Сравнивая белорусов с украинцами, П. Терешкович особенную роль отводит фактору исторической памяти и роли «Пьемонта», под которым понимает значение Восточной Галиции в составе империи Габсбургов для развития национального движения украинцев в Российской империи. Терешкович также утверждает, что не следует преувеличивать роль униатства в украинском нациостроительстве, как это делают многие исследователи. Более важно обратить внимание на то место, которое было отведено униатскому приходскому духовенству в социальной структуре восточногалицинского общества имперскими властями Вены. Также фактор исторической памяти, по мнению Терешковича, следует анализировать в конкретном социокультурном контексте, прежде всего — искать те социальные группы, для которых эта историческая память являлась важной и нужной, иначе говоря, была своеобразным культурным капиталом. В украинском обществе такой группой стало казачество Левобережной Украины, утратившее в результате расказачивания свои привилегии. Тут следует вспомнить и белорусскую шляхту, которая пострадала от имперской политики верификации шляхетства. Но наша шляхта вполне удовлетворялась польской самоидентификацией (в смысле принадлежности к польскому шляхетскому народу), а потому ее историческая память оказалась нефункциональной по отношению к белорусскому нациостроительству.

Украинцы, как утверждает П. Терешкович, имели также более приспособленную для успешного развития национального движения социальную структуру, более высокий показатель урбанизированное™, что давало им существенные преимущества по сравнению с белорусами, хотя среди последних и наблюдался более высокий показатель грамотности. Этот факт исследователь объясняет конфессиональным фактором: «Низкий уровень грамотности во многом был обусловлен конфессионально-цивилизационным фактором — принадлежность большей части украинцев (значительно большей, чем у белорусов) к православию, с его специфическим отношением к женскому образованию» [29].

Таким образом, при сравнении национальных движений различных народов необходимо учитывать, по мнению П. Терешковича, целый комплекс экономических, социальных и культурных факторов. И не всегда более высокий уровень модернизированности содействует динамическому развитию национального движения «крестьянского» этноса. Словакия, как утверждает, Терешкович, была куда более модернизированной, чем Беларусь. Но словацкое национальное движение практически не превосходило белорусское по своей силе. Преимущества модернизации использовали власти Венгрии, достаточно успешно и жестко осуществляя политику «мадьяризации» словаков, даже не обращая внимания на их отчетливые языковые отличия от своих южных соседей.

Особенное внимание П. Терешкович обращает на литовский пример, который, по его мнению, выделяется из общего ряда национальных «возрождений» народов Центральной и Восточной Европы: «Если бы не литовский случай, то все конкретные различия достаточно легко вписались бы в контекст модернистских концепций нации» [30]. В становлении же литовского национального движения исключительную роль сыграл фактор исторической памяти, фактор преемственности от средневекового этнического сообщества к модерной литовской нации. Также очень существенным был конфессионально-цивилизационный фактор, который обеспечивал высокий уровень грамотности литовского крестьянства: «...существенным отличием (от белорусов. — С. Т.), обеспечившим многочисленную аудиторию национальному движению, стал более высокий средний уровень грамотности. Он в свою очередь был следствием воздействия цивилизационно-конфессионального фактора. Грамотность среди женщин-литовок была даже выше, чем среди мужчин, что обусловлено особенностями католического отношения к женскому образованию» [31].

Положение белорусов на старте нациостроительного процесса выглядело наихудшим среди всех центрально-восточноевропейских народов: «Формирование белорусской национальной общности протекало в едва ли не наименее подходящих для этого условиях. Практически все значимые для успешного развития национального движения факторы либо были слабо выражены (рыночная активность, урбанизация, социальная мобильность, грамотность, этнолингвистическое и конфессиональное своеобразие), либо вообще отсутствовали (университетские центры, «историчность», «Пьемонт») [32]. Таким образом, отставание белорусов от своих соседей на пути создания модерной нации было предопределено рядом объективных факторов.

Активные дискуссии в белорусской науке вызвала книга Валера Булгакова «История белорусского национализма» [33]. Хотя сам автор признал, что его работа носит скорее научно-популярный характер, изложенные в ней идеи и утверждения вызвали большой интерес у всех, кто интересуется проблематикой формирования белорусской нации. В. Булгаков пришел к выводу, что «отнюдь не дефицит национализма является отличительной чертой белорусов и белорусской ситуации, а начало на белорусской территории в течение фактически одного столетия четырех противоборствующих национальных проектов» [34]. К этим четырем проектам, кроме белорусского, самого позднего, по мнению автора, он относит также польский, российский и украинский. Таким образом, утверждает В. Булгаков, «слабость собственно белорусского нациостроительства объясняется не отсталостью белорусов, а силой и действенностью более ранних и более мощных национализмов в Беларуси» [35]. Запаздывание белорусского национализма связано также с тем, что отсутствовали критические условия для его появления — освященные традицией представления об историческом регионе Беларусь. Эти представления были «сконструированы» в российской науке только во второй половине XIX в. А в последнее десятилетие этого века писатель Франтишек Богушевич сформулировал программу модерного белорусского национализма. Понадобилось еще лет десять, отмечает В. Булгаков, чтобы белорусская идентичность стала идентичностью более десятка человек [36].

Сегодня несомненным является тот факт, что интерес исследователей, как белорусских, так и зарубежных, к проблематике формирования модерной белорусской нации в последние годы заметно возрос. Возросло и количество научных работ, в которых данная проблематика рассматривается, хотя это количество по-прежнему можно считать недостаточным. По нашему мнению, практически во всех исследованиях и теоретических моделях, которые пытаются объяснить особенности развития нациостроительных процессов в Беларуси, все же недостаточное внимание придается именно фактору цивилизационного Пограничья. Мы не рассматриваем этот фактор сквозь призму столкновения соседствующих цивилизаций — в данном случае западно — и восточноевропейской, хотя известный американский политолог Самуэль Хантингтон как раз через территорию Беларуси проводит условную границу между этими двумя цивилизациями. Однако мы оставляем за рамками нашего рассмотрения дискуссионный вопрос: является ли Россия отдельной цивилизацией, как считал, к примеру, тот же С. Хантингтон. Более интересным и продуктивным нам представляется иная плоскость проблематики Пограничья, а именно: как цивилизационная аргументация использовалась в той или иной степени акторами нациостроительных процессов и проектов в Беларуси?

Этот цивилизационный дискурс присутствует во всех национальных проектах, которые реализовывались в Беларуси в период Российской империи, в том числе и собственно белорусский национальный проект, который, несмотря на все сложности, оказался все же достаточно жизнеспособным и конкурентным. Поэтому именно это ощущение ситуации цивилизационного Пограничья, своеобразная мифология Пограничья, являются, по нашему мнению, существенной спецификой процессов нациостроительства в Беларуси начала XX в.