Школа жизни. Воспоминания детей блокадного Ленинграда

Десять дней мы жили вокруг чудесного Валдайского озера. Но вдруг над ним пролетели немецкие самолеты и сбросили бомбы. Через день приехала моя мама: ее вызвали в школу и предложили ехать за мной и еще несколькими моими одноклассниками. И вот мы с родителями в эшелоне, составленном из товарных вагонов с нарами в два этажа. 20 июля мы благополучно приехали в Ленинград. Нам очень повезло, а поезд, который шел перед нами, разбомбили. Было много убитых и раненых. Так закончилась моя первая эвакуация.

В городе было тихо. Мы с девчонками-одноклассницами поехали покататься на «американских горках». После 8 сентября их не стало. Многие мои подруги уехали в эвакуацию. Должен был уехать и институт, где работала мама, но не успел.

Первая бомбежка 8 сентября 1941 г. Я разносила какие-то повестки и оказалась около Смоленского кладбища. Виден страшный пожар на Петроградской стороне (потом я узнала, что горела гардинно-тюлевая фабрика). Грохот зениток. Очень страшно было еще и потому, что я знала — мамы нет дома, она рыла окопы где-то в районе станции Грузино. Они там едва не попали в плен к немцам, но вернулись.

Другая бомбежка, которую я очень запомнила, случилась в апреле 1942 г. Мы шли из нашей школы на 12-й линии в 21-ю школу на 5-й линии. Точно, зачем мы туда отправились, не помню, что-то было связано с художественной самодеятельностью. По дороге нас застала тревога, и милиционер загнал нас в подворотню Андреевского (Василеостровского) рынка. Когда милиционер отвернулся, мы убежали из подворотни и прибежали в школу. Через несколько минут где-то рядом упала бомба; в помещении, где мы находились, воздушной волной выбило окна. Мы успели выскочить в коридор, а когда закончилась тревога и мы возвращались по домам, рынка уже не было. Опять повезло!

Мы жили на пятом этаже дома 32 по 11-й линии. И в начале блокады при сигнале воздушной тревоги наша семья, взяв с собой маленькие чемоданчики с самым необходимым, спускалась в бомбоубежище. Но бывали случаи, когда люди в бомбоубежищах оставались под завалами. И мы постепенно перестали туда ходить. Что будет — то будет!

В дни юбилея Алисы Бруновны Фрейндлих я услышала ее рассказ о блокадном детстве. У нас в семье был такой же строгий порядок: утром приносили хлеб, и тетя резала его на кусочки: один кусочек на завтрак, два — на обед, один — на ужин. И как бы ни хотелось, нельзя было съесть все сразу. Я уверена, что это спасло нам жизнь. Доказательство? К соседу приехали родственники со Средней Рогатки (теперь это площадь Победы), фронт там был близко. Это была мать и три дочери, младшей было 11 лет. Они выкупали хлеб, каждая свой, и сразу съедали. И все умерли. Осталась только младшая, ее отправили в детский дом. Когда умерла мать, дочери никуда не отнесли труп, просто выбросили в сугроб, чтобы оставить себе лишнюю карточку. Но это их не спасло.

Спасала дисциплина и забота друг о друге, и вера в то, что победа придет обязательно. Все удивляются, когда видят две общие тетради, в которые я всю страшную зиму 1941/42 г. записывала разные кулинарные рецепты, все, какие только мне попадались на глаза: из хозяйственных записок соседей, из старых журналов «Нива». Я верила, что кончится война, и я все приготовлю. А ведь тогда я совсем не умела готовить. Странно, но эти записи я продолжила только после войны, заполняя оставшиеся в тетрадях места. К этому времени я научилась готовить.

Однажды мама нашла на улице настоящий тульский прямоугольный пряник, на котором написано «ТУЛА»! Мама принесла находку домой, прокалила ее на «буржуйке», отрезала кусочек, убедилась, что пряник не отравлен, и разделила пряник на всех.

К моему дню рождения, 21 марта, мама гдето купила столярный клей и сварила студень. И был праздник!

Холод был страшнее голода. В начале зимы в школе нам давали по тарелке супа, чаще дрожжевого. Обычно мы уносили его домой в бидончиках. Кто-то случайно плеснул немного у классной доски. Образовался каточек и продержался всю зиму — так было холодно в классе.

Поэтому зимой у нас было не больше трех уроков!

Отправляясь в школу, я надевала лыжный костюм, зимнее пальто, шапку. Поверх всего мне повязывали большой клетчатый платок. На руки — две пары рукавиц, на ногах валенки. И все-таки к весне пальцы распухли, кожа на них потрескалась. Писать я не могла даже контрольные работы. И так было много лет. Даже поступив в 1945 году в университет, я на первых курсах по весне не могла писать. При малейшем холоде и сейчас руки мерзнут.

Дома мы уже жили не в двух комнатах, а в одной — там была «буржуйка», железная небольшая печь, труба которой была вставлена в топку кафельной печи. Иногда были дрова — что-то осталось с «до войны», рядом разбирали деревянный дом, жгли какую-то мебель. Чтобы было теплее, мы с мамой спали в одной кровати.

6 января 1942 г. для ленинградских детей устроили елку. Она проходила в помещении Малого оперного театра. Был спектакль — пьеса Афиногенова «Машенька», пьеса о взаимоотношениях внучки и дедушки, о первой детской любви. И ничего о войне. А потом был обед! В то время, когда по карточкам не давали ничего, кроме хлеба. Там был суп в горшочке. А самое удивительное — пирожное-полоска! Я шла туда и обратно пешком, наискосок по тропинке через Неву. Но обратный путь был легче.

В эту зиму, кроме школы, уроков, я очень много читала. Я читала много всегда, с пяти лет, но в эту зиму я читала особенно много, и это помогало: мне кажется, тогда меньше чувствовался голод. Чаще это были очень хорошие книги. Иногда — не очень. Например, до войны в «Огоньке» печаталась повесть Льва Овалова о майоре Пронине — детектив, на который потом была масса пародий. Но он очень помог мне, когда летом 1944 г. (между 9 и 10 классами) я работала отрядной пионервожатой в лагере, в смену мальчиков (тогда было раздельное обучение). Рассказывая о майоре Пронине, я заставляла мальчишек спокойно лежать в «тихий час». Но я рассказывала и о мушкетерах, и о многом другом. А в темные вечера я забиралась под одеяло и слушала радио. Особенно любила «Чтения с продолжением» в исполнении Нины Александровны Чернявской. Силы прибавлялись, когда по радио выступала Ольга Берггольц. А увидела я ее впервые в помещении Александринского театра, где в июле 1942 г. собрались выпускники 7-х и 10-х классов всех школ города, которые работали в течение всего учебного 1941/42 года.

Другие литературные впечатления — в 9-м классе (1943/44 учебный год) Елена Ивановна Турусова водила нас в Дом учителя (Юсуповский дворец). Там бывали встречи с писателями, актерами. Самая интересная встреча — с поэтом Всеволодом Рождественским, он приезжал с фронта в белом полушубке. Он читал свои стихи, потом — рассказы из сборника «Шкатулка памяти».

Мне принесли приглашение на праздничный концерт, посвященный Дню полного снятия блокады, который будет проходить в концертном зале Военной академии тыла и транспорта. А в 1943–1944 гг. там был госпиталь, батальон выздоравливающих. И мы ходили туда и выступали перед ранеными. Наша старшая пионервожатая Зинаида Альбертовна Жорес (Зиночка) очень хорошо пела. Я читала стихи. Ездили мы и в госпиталь, который находился на Исаакиевской площади.