Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

Она послушно пошла, но потом обернулась и увидела, что он еще не ушел и глядит ей вслед.

- Федор Федорович, а можно вам написать?

- Пиши, если не лень.

- А какая ваша полевая почта? Я запомню.

- Пятьсот четыре тринадцать - д. Иди, чего встала?

И она, снова повернувшись и повторяя губами "пятьсот четыре тринадцать - д, пятьсот четыре тринадцать - д", потянула за ручку тяжелую дверь.

Домой Серпилин добрался поздно. Спускаться в метро и толочься среди людей не хотелось, и он прошел всю дорогу пешком.

- А где мама? - спросил он открывшего ему мальчика.

- На работе.

- Поздно!

- Она по суткам работает: сутки работает, сутки дома.

- А где? - Серпилин почему-то не подумал вчера, что соседка работает.

- На Казанском вокзале эвакуатором.

- А ты на хозяйстве?

- Я тоже только пришел.

- Во второй смене?

- Нет. На железной дороге, уголь для школы выгружали.

- То-то, гляжу, у тебя руки...

Мальчик посмотрел на свои руки и ничего не ответил.

- Ты в каком?

- В седьмом.

- Много сейчас народу у вас в школе?

- Много. У нас три школы слили в одну. А нашу под госпиталь отдали.

- А чайник электрический у вас есть?

- Ваш.

- Вскипяти чаю на двоих. Твой чай, мои харчи.

- Только давайте на кухне, - сказал мальчик, - там теплее.

Серпилин открыл дверь в свою комнату и позвал мальчика.

- Достань из чемодана сверток. Сообрази, а потом меня позови.

Мальчик кивнул, достал сверток и вышел из комнаты.

Серпилин остался один, закурил и несколько раз прошелся по комнате. Потом открыл дверку полупустого шкафа и пальцем, словно по клавишам, провел по нескольким висевшим на плечиках платьям.

Вещи, вещи... Не так уж и много их. Но что с ними делать? Куда их девать? Хорошо, что он улетает утром и неизвестно, когда попадет теперь в эту комнату. А вещи... Что ж. Может, отдать их, с глаз долой, соседке? Пожалуй, обидится... Хотя почему обидится? Продаст на базаре да купит что-нибудь сыну. Вон у него валенки латаные. Пусть валенки ему купит. Так и скажу...

Он вспомнил, что уже не увидит соседку, сел за стол и сразу, чтобы потом не забыть, написал короткую записку.

- Можно чай пить, - сказал через дверь мальчик.

- На-ка, записку отдай завтра матери, а то я уже не увижу ее, завтра улетаю, - выйдя к нему, сказал Серпилин и пошел вместе с мальчиком на кухню.

Птицын, оказывается, постарался, а мальчик разложил все на столе, хотя из деликатности ничего не нарезал и не открыл. Три банки мясных консервов, круг копченой колбасы, большой кусок сыра, кирпич хлеба - целый паек! И бутылка водки "тархун" - черт его знает откуда взялся этот "тархун", до войны о нем и не слышал никто.

- Ну, водки мы с тобой, пожалуй, пить не будем, а, Григорий?

Мальчик впервые улыбнулся.

- Нож у тебя есть?

- Вот, - подал мальчик нож.

Серпилин отрезал несколько толстых кусков колбасы и сыра, потом подвинул мальчику банку консервов: "Давай открывай", - а сам стал разливать по стаканам чай.

- Вы на Донском?

Серпилин кивнул.

- А где? Южнее или севернее Сталинграда?

- Северо-западнее.

- Не про ваши войска сегодня в сводке?

- Где?

- Сейчас принесу.

Мальчик сбегал в комнату и принес газету.

Серпилин надел очки и стал смотреть вчерашнее сообщение Информбюро. В нем среди прочего один абзац был посвящен позавчерашнему ночному взятию Бугра. Не были названы ни пункт, ни часть, но подробности не оставляли сомнений: речь шла о Бугре.

Не обошлись без неточностей: написали, что во время взятия высоты подбито и захвачено семь немецких танков. Нельзя сказать, что это неправда, но и правдой тоже не назовешь. Немецкие танки позавчера никто не подбивал, потому что они были подбиты гораздо раньше и немцы уже давно приспособили их под неподвижные огневые точки. Верно только, что их семь и что место, где они стоят, теперь захвачено нами.

Серпилин усмехнулся и сказал мальчику, что тут действительно описан бой, в котором участвовала его дивизия.

- А у вас гвардейская дивизия?

- Пока нет, - сказал Серпилин.

- У отца была гвардейская. Маме гвардейский значок отца отдали.

У мальчика было напряженное, нервное лицо.

- Я, когда с матерью там был, просил, чтобы меня в дивизии оставили, но они сказали, что ни в коем случае нельзя. Это правда?

Он спросил так, что нельзя было соврать, да Серпилин и не считал нужным это сделать.

- Видишь ли, какое дело, - сказал он. - Если бы я вступил после твоего отца в командование его дивизией и если бы ты попросил взять тебя, я бы тебе не отказал, но поставил бы условие: вернись домой вместе с матерью, пробудь с ней полгода, пока она хоть немного успокоится, закончи седьмой класс, а потом пиши рапорт.

- А если они и тогда не возьмут?

- Тогда напиши мне, я тебя возьму. Принеси тетрадь, запишу мой адрес.

Мальчик быстро вышел и принес общую тетрадь, раскрытую на чистой странице.

Серпилин крупно написал в ней номер своей полевой почты и, вспомнив об, очевидно, предстоявшем ему назначении, сказал:

- Если переменю номер, сообщу.

Сказал - и почувствовал, что мальчик поверил ему. И правильно сделал, что поверил.

- А как сейчас дела у вас под Сталинградом?

- Дела неплохие, а в недолгом времени, думаю, станут хорошими.

- Но ведь вы их совсем там окружили?

- Совсем.

- И уже давно?

- Порядочно. Скоро полтора месяца.

- Так почему же?.. - По глазам мальчика было видно, как ему не терпелось поскорей уничтожить всю сидевшую в Сталинграде немецкую армию. Ведь они там совсем уже на пятачке.

Серпилин усмехнулся, мысленно представив себе этот "пятачок", который и до сих пор еще был размером в четыре Москвы.

"Пятачок"!.. На каждый метр этого "пятачка" придется еще сбрасывать килограммы и килограммы железа и все равно потом доплачивать сверх железа кровью. Ничего себе "пятачок"! Этот говорит так по детскому недомыслию, ему простительно. Но есть и взрослые люди, до сих пор не понимающие, сколько солдатских могил приходится на каждый шаг войны".

- А тебе хочется, чтоб все раз-два - и готово? Самому хотелось бы, да редко бывает!

- А почему?

- Если приедешь ко мне, увидишь почему. Будильник есть?

- Есть.

- А когда встаешь?

- В полседьмого.

- Как проснешься, разбуди меня. Боюсь проспать. Давно уже толком не спал.

Серпилин потянулся и с недоверием к самому себе почувствовал, что ему наконец-то хочется спать. Всего час назад ему казалось, что этого никогда не будет.

- Разбудишь, попьем чаю и поедем по своим делам: ты - к себе в школу, а я - к себе в дивизию.

- А слово мне даете? - вдруг спросил мальчик, имея в виду обещание Серпилина, и глаза у него стали ожидающими, возбужденными.

- Я слов никогда и никаких не давал и не даю, за исключением присяги, серьезно сказал Серпилин. - Но если говорю: сделаю, - делаю. А если сомневаюсь, сделаю ли, молчу. И тебе так советую. Харчи до утра газетой прикрой...

Он пошел к себе в комнату, но вспомнил о предстоящем звонке Ивана Алексеевича.

- Когда ляжешь? - крикнул он, открыв дверь.

- Поздно. Мне еще уроки надо готовить.

- Если крепко засну, не услышу, как по телефону будут звонить, разбуди!

Так и оставив дверь в коридор открытой, снял гимнастерку, повесил на стул ремень с пистолетом, стащил сапоги и, накрывшись сразу и шинелью и полушубком, обессиленно уткнулся головой в подушку.

7

Серпилин проснулся, сквозь сон почувствовал чье-то присутствие. Еще не открывая глаз, стряхнул с себя полушубок, опустил на пол ноги, потом открыл глаза и увидел стоявшего в открытых дверях сына. Сын был в шинели и ушанке, рядом с ним стоял Гриша.

- Товарищ генерал, к вам, - коротко, словно он уже был на фронте, сказал мальчик.