Битва дипломатов, или Вена, 1814

Почти наверняка возросшая напряженность в отношениях с Россией заставила императора вывести на парад свое войско. В таких ситуациях не грех немножко побряцать оружием.

Во второй половине дня народ толпами повалил в парк Пратер на праздник мира, дополненный теперь и вполне зримой военной символикой. Через реку, рукав Дуная, был переброшен временный мост с перилами, собранными из мушкетов, захваченных у наполеоновской армии в битве при Лейпциге и переплетенных ивовыми прутьями.

Главное действо происходило в огромном сооружении, названном «шатром мира». На колоннах свисали боевые знамена и военные трофеи, камчатые ковры покрывали ступени, ведущие к алтарю, украшенному ковром из цветов. На возвышении блистали своими царственными нарядами самодержцы Европы.

Когда толпа благоговейно затихла, обнажив головы, архиепископ Вены отслужил торжественную мессу. Поэт-песенник Ла Гард-Шамбона так описал грандиозность события:

Когда дым рассеялся, загудели церковные колокола, и многоголосый хор запел германский «гимн мира». Сюзерены перебрались к Бургским воротам. Строевым шагом мимо них прошло воинство императора, награжденное потом медальонами, выбитыми из переплавленных орудий Великой армии Наполеона.

Для воинов-ветеранов снова накрыли столы, расставив их гигантской звездой. Сержанты подали каждому солдату миску супа, блюдо жареной свинины, еще одно блюдо с ростбифом в три четверти фунта, булочки, пирожки с начинкой из абрикосового джема и поднесли по кварте вина. Несмотря на натянутые отношения, император Австрии и царь России произнесли тосты и выпили за здоровье солдат, демонстрируя воинскую солидарность.

Меттерних устроил грандиозный «бал мира» на летней вилле, где для этой цели была сооружена деревянная пристройка. Ее возвели в виде купола, окольцованного классическими колоннами. Повсюду горели новомодные бенгальские огни, стояли красные турецкие шатры, создававшие обстановку из арабских сказок «Тысячи и одной ночи».

Дамы были одеты в голубые и белые платья, «цвета мира», расшитые золотыми и серебряными нитями и украшенные бриллиантами. Многие дивы пришли на бал в головных уборах из цветов, с венками из оливковых, дубовых или лавровых листьев, символов мира, или с диадемами в волосах. Женщины сверкали тиарами, бриллиантовыми серьгами, жемчужными ожерельями и драгоценными украшениями на платьях, а мужчины — эполетами, орденами, медалями и воинскими знаками.

Размечая рассадку гостей, Меттерних предусмотрел для герцогини де Саган самое лучшее место за столом, поближе к коронованным особам. Собственно, она сама его и выбрала, поскольку князь заблаговременно послал ей план приема. Над верхушками деревьев парил воздушный шар, вокруг миниатюрных храмов Аполлона, Марса и Венеры танцевали артисты из местного балета, за живыми изгородями, обрамлявшими аллеи, играли оркестры.

Вечер завершился гигантским фейерверком: в небе фигуры, изображающие ужасы войны, магически сменялись картинами, символизирующими мирную жизнь. Швейцарец Жан Габриель Энар записал в дневнике: празднество, устроенное Меттернихом, превзошло все, что ему приходилось видеть во Франции даже во времена Наполеона. Похоже, Меттерних перещеголял Наполеона и по части организации праздников.

На следующее утро Генц явился к Меттерниху позавтракать и обменяться впечатлениями о «бале мира». По его мнению, все прошло на высшем уровне. Но Меттерних был расстроен. «Какая печаль после столь радостного праздника!» — записал секретарь в дневнике. Наверняка вчера случилась какая-то неприятность.

Действительно, царь Александр, наслушавшись сплетен у княгини Багратион, весь вечер поносил Меттерниха. Ему не понравилось то, что на балу было «слишком много дипломатов». Они принимают идиотские решения, ворчал царь, а нам, «солдатам», приходится стрелять и калечить друг друга. Дипломаты лживы, им нельзя доверять.

Поведение русского самодержца, конечно, огорчило Меттерниха. Но он грустил и по другой причине. Князь не смог даже слово сказать герцогине де Саган — она, в сущности, избегала его.

Более того, Меттерних до сих пор не сумел вызволить маленькую Ваву для герцогини, хотя и поклялся сделать это, невзирая ни на какие преграды. Казалось, вот-вот он добьется успеха: месяц назад после удара умер отец девочки Густав Армфельт. Но царь, обещавший содействие, играл в прятки. Во время последней встречи, 15 октября, Александр безапелляционно заявил, что, насколько ему известно, Вава предпочитает оставаться в Финляндии с семьей Армфельта. А после «бала мира» государь стал еще суровее.

Меттерних вцепился в дело высвобождения Вавы (он называл ее «нашим ребенком») так, как утопающий хватается за соломинку. Князь все еще надеялся, что герцогиня вернется к нему, хотя шансов завладеть снова бывшей любовницей у него явно не оставалось. Лишь Вава могла бросить ему последний спасательный круг.

Занятый своими переживаниями, Меттерних не очень понимал Талейрана, пришедшего к нему, чтобы уговорить не поддаваться пруссакам. Меттерних все еще не ответил на предложение Гарденберга поддержать Австрию против России в обмен на уступки в Саксонии. Талейран хотел убедить Меттерниха не соглашаться с Гарденбергом и подготовил, как он думал, весомые аргументы.

Если Меттерних позволит Пруссии захватить Саксонию, то Пруссия отдаст свои польские земли русскому царю. Меттерних тогда пойдет на поводу у русского самодержца. Австрия лишь поспособствует усилению и Пруссии, и России, которые будут угрожать ей. Справедливость, интересы национальной безопасности и элементарное достоинство требуют воспротивиться Пруссии, доказывал француз.

Меттерних отверг доводы Талейрана — у него были свои планы на этот счет. Он собирался признать права Пруссии в Саксонии, но выдвинуть такие условия, что Пруссия должна будет либо служить интересам Австрии, либо отказаться, и тогда он лишит пруссаков своей поддержки.

В частности, Пруссия обязывалась не только противостоять России, но и не допустить того, чтобы царь осуществил свои замыслы в отношении Польши. Прусские посланники должны сами понять, насколько рискованно получать подарки из рук непредсказуемого самодержца, и они в итоге больше проиграют, чем выиграют.

Меттерних не посвятил тогда в свои расчеты Талейрана, зная, что французский министр будет категорически против них. Его план не решал проблему потенциального прусского милитаризма и мог нарушить хрупкий баланс сил и мир в Европе.

А герцогиня де Саган действительно была раздосадована тем, что Меттерних не вызволил ее дочь из Финляндии. Как хозяйка одного из самых информированных салонов в городе, она опасалась, что мирная конференция в любой момент может перерасти в войну. И она решила действовать сама. Меттерних не смог уломать царя, теперь она попробует сделать это.

20 октября русский посол граф Штакельберг давал бал, и герцогиня приехала на него в шелковом красном платье, сшитом по дизайну популярного парижского модельера Луи Ипполита Леруа, и с сияющим на лбу фамильным украшением — изумрудом, вставленным в золотую круглую оправу. Она без церемоний подошла к царю и попросила аудиенции. Государь отнесся к ней гораздо благосклоннее, чем к Меттерниху, стоявшему неподалеку навострив уши.

— Моя дорогая Вильгельмина, — промолвил почти ласково царь, беря ее за руки и поднимая из реверанса. — Какие там аудиенции! Я приеду к вам, только назовите день и час. Скажем, завтра, в одиннадцать?

Одиннадцать! Царь намеренно назвал этот час, время встреч Меттерниха с герцогиней. Хуже того, она с готовностью согласилась. Князя вновь обожгла горечь от ее измены и собственного унижения. Сначала князь Альфред, а теперь русский монарх. Меттерних, оскорбленный до глубины души, развернулся и тут же покинул бал. Улицы были пустынны и сумрачны, и это еще больше терзало душу отверженного министра.