Государство наций: Империя и национальное строительство в эпоху Ленина и Сталина

Ленин и Сталин прекрасно понимали всю опасность именовать страну империей, особенно в эпоху национализма. Вообще, здесь улавливается реальная связь между национальной Конституцией Советского Союза и крахом империи Габсбургов и Османской империи. Национальный кризис и конечный крах империи Габсбургов произвели глубокое впечатление на Ленина и Сталина, считавших это объективным уроком того, как бывает опасно, когда население воспринимает свое государство империей. В итоге Советский Союз стал первым многоэтничным государством в мировой истории, заявившем о себе, как об антиимпериалистическом государстве. Вожди были небезразличны к слову «империя». Они категорически его отвергали.

Действительно, «положительная деятельность» была стратегией, предназначенной для того, чтобы избежать восприятия Советского Союза как империалистического государства. Борьба с пережитками великорусского шовинизма основывалась на вере в то, что нерусский национализм был защитной реакцией на опыт русского великодержавного или имперского шовинизма. Поскольку большевики намеревались править как диктаторы и проводить великие социальные преобразования, их деятельность могла быть воспринята как проявления русского империализма. Во избежание этого центральное государство не желало идентифицировать себя с русскими. Национальное самовыражение русских следовало подавлять. По иронии судьбы оно сохраняло национальную структуру былой империи. Большевики категорически отвергли идею державного народа. Несмотря на это, в определенном смысле русские оставались державным народом в Советском Союзе. Только русским не была предоставлена их собственная территория и своя коммунистическая партия. Вместо этого партия попросила русских принять формально неравный национальный статус, чтобы продолжить сплочение многонационального государства. Таким образом, вновь возникло иерархическое различие между державными и колониальными народами, но в перевернутом виде, как новое различие между ранее угнетенными национальностями и былой великодержавной нацией ^{257}. Как державный народ, русских буквально попросили взвалить на себя груз империи, подавляя свои национальные интересы и идентифицируя себя с ненациональной империей положительной деятельности. Если бы Ленин дожил до того времени и провел бы теоретический анализ своего творения, то мог бы назвать свое сочинение «Советский Союз как высшая стадия империализма» ^{258}.

В своей идеально-типичной форме империя положительной деятельности просуществовала всего лишь десятилетие. В декабре 1932 г. в ответ на растущее недовольство советского руководства некоторыми непреднамеренными последствиями «положительной деятельности» и кризисом в реквизициях зерна, которые приписывались украинскому национализму, советское Политбюро издало ряд решений, чтобы начать основательную ревизию советской национальной политики [36]. Эти изменения часто изображались как отмена коренизации ^{259}. Это весьма симптоматично, так как свидетельствует о важных субъективно воспринимаемых изменениях, которые стали следствиями таких ревизий политики.

Три из четырех главных составляющих империи положительной деятельности преодолели 1930-е гг., подвергнувшись лишь малым ревизиям. Преданность делу подготовки и продвижения коренных кадров, в том числе практике положительной деятельности в приеме в университеты и на работу, продолжалась на протяжении 1930-х гг. и далее. Основное изменение состояло в том, что из уважения к русской щепетильности положительная деятельность теперь осуществлялась без лишнего шума. Ее обсуждение почти совершенно исчезло из печатных советских источников, но не из бюрократических архивов или из реальной жизни ^{260}. Тысячи крошечных национальных территорий, образованных в 1920-е гг. были формально или неформально отменены в 1930-е, но оставшиеся 35 более крупных национальных территорий по-настоящему упрочились в 1936 г., и почти все остаются основной частью советского и постсоветского пространства по сей день ^{261}. [37] Развитие самобытных национальных культур по-настоящему набрало силу после декабря 1932 г., когда советский дискурс о нации сместился от настойчивого утверждения, что нации — это современные конструкты, возникшие как следствие капиталистического производства, к исконной, основной концепции национальной идентичности, делавшей упор на глубоких исторических корнях всех советских народов ^{262}. Изменения в языковой политике были более существенными. К 1932 г., несмотря на все усилия, попытка насадить местные языки, как официальные языки правления в нерусских республиках в целом, за исключением Грузии и Армении, провалилась. После 1932 г. эта политика была спокойно отменена, и русский язык стал официальным (хотя не исключительным) языком правительства, партии, крупных промышленных предприятий и высших технических учебных заведений на нерусских территориях. Национальные языки продолжали проникать в общее образование, прессу и сферу культуры [38].

Итак, что касается политики по отношению к почти всем нерусским гражданам, то империя положительной деятельности просуществовала с легкими корректировками на протяжении всего сталинского правления [39]. Но в 1930-е гг. было осуществлено одно изменение в политике, которое поразило империю положительной деятельности в самое сердце: реабилитация русской национальности и традиционной русской национальной культуры. В январе 1934 г. Сталин официально провозгласил отмену «принципа главной опасности», который клеймил русских как бывшую великодержавную национальность ^{263}. Изначально казалось, что русские обретут равный статус нации, но к 1936 г. они уже поднялись до ранга «первых среди равных» в советской семье народов ^{264}. [40] Новая политика не включала насильственную культурную или языковую русификацию, но прибегала к настойчивому внедрению двуязычия и перекройке национальных языков и культур с тем, чтобы подчеркнуть их близость и открытость русским языковым и культурным влияниям ^{265}. Имелись две основные причины для такого разительного изменения политики. Во-первых, энергичная положительная деятельность 1920-х гг. спровоцировала весьма сильное возмущение русских членов партии. Во-вторых, что важнее, большевистское руководство все сильнее ощущало, что империя положительной деятельности привела к недопустимой для коммунистов национальной самоуверенности среди нерусских культурных и политических элит и таким образом создала неадекватный принцип советского единства ^{266}. В 1920-х гг. добровольная неприметность русской национальности предназначалась для сплочения многоэтничного государства (устраняя недоверие нерусских к их бывшему угнетателю); в 1930-х гг. заметное центральное положение русских должно было служить той же цели. Этот новый принцип советского единства был выведен в метафоре «дружбы народов», которую якобы создали русские и которой уже много веков ^{267}. Дружба пропагандировалась как своего рода сверхнациональная мнимая общность для многоэтничного советского народа [41].