Завещание Ленина, яд Сталина (СИ)

Антипов Евгений

Завещание Ленина, яд Сталина.

(Тухачевский и другие шпионы империализма)

В телевизионном расследовании «После смерти» («5-й канал Санкт-Петербург») среди прочих причин ленинского ухода в мир вульгарного идеализма рассматривался и сталинский яд. Лев Лурье с каким-то подозрительным задором рассказал о том, что Ленин Сталину не доверял, даже боялся. И вообще Сталин хамил Наденьке, вследствие чего у Ленина со Сталиным возникло глубокое недопонимание и непреодолимый конфликт. А как результат — отравление вождя и расчищенный путь наверх, к власти. Для убедительности таких утверждений было помянуто и политическое завещание Ильича. Странно только, что историк Лурье даже не оговорился, что в качестве источника ядовитой версии взяты воспоминания Троцкого, написанные им в период изгнания в ажиотаже информационной войны со Сталиным. Но дымов без огней не бывает, как не бывает и политической жизни без яда.

Яд был.

Точнее, была тема яда. Ее озвучил Ильич после первого инсульта: неправильно, товарищи, получится, если мировой пролетариат запомнит своего вождя в таком мелкобуржуазном виде. И все. Потом Ильич оклемался и эффектных фраз более не произносил. Не произносил и после второго инсульта. Зато после третьего инсульта, когда стало ясно, что дело швах, он все же обратился к Сталину с просьбой дать ему беспощадного яду.

Странно только, почему — к Сталину, а не, допустим, к Наденьке. Сталин тогда в лидирующую пятерку не входил, и по ранжиру ему вождей травить не полагалось. Если ж это был знак полного доверия, типа Сократ просит Алкивиада поднести чашу, тогда должен наличествовать фактор беззаветной дружбы, а нам говорят «не доверял и боялся». Так что разобрались бы сами для начала, прежде чем в эфир выходить.

А разобраться есть в чем.

Во-первых, насчет яда к Сталину обращается не сам Владимир Ильич, а Надежда Константиновна — надежный друг, стойкий соратник по борьбе и верная жена. Но обращается кулуарно. Сталин же поступил очень благородно: вынес ее предложение на обсуждение ЦК. Тем более что проверить достоверность инициативы невозможно — Ленин совсем никакой, переспросить не получится, а жена Сталина Светлана почему-то вдруг оказалась лишена статуса ленинского секретаря. Наверное, за дебош и аморалку. Воспользовавшись ее отсутствием, Ленин и надиктовывает Наденьке политическое завещание, хотя по амбулаторным записям вождь способен лишь улыбаться да пускать пузыри, температура-стул в норме.

Кстати, если присмотреться к ленинско-сталинскому конфликту того периода, то окажется, что он генерируется одним источником, — ведь и о хамстве Сталина лежачий Ленин знает только со слов Крупской. Но разве есть основания для недоверия Наденьке, не может же она быть из шайки Троцкого?

А почему, собственно, не может? За 1923–1926 год Наденька четырежды, как уж на сковородке, меняет свои воспоминания относительно ленинских взглядов периода его полураспада. И что вообще, кроме пионерии, известно про эту базедову бабусю?

Известно, что в ключевые моменты троцко-ленинского противостояния она успешно спасала политическую судьбу Троцкого…

Благодаря мемуарной активности Троцкого да Хрущева и для простоты усвоения курса по истории СССР всю агрессию, все внутрипартийные убийства приписали Сталину, папочку захлопнули и поставили на полку. Но ведь так не бывает, чтобы уж все. Это что же: тысячи прожженных партийцев, которые банки брали, от наружки уходили, сидят смирно, про социализм грезят и не замечают, как одинокий Сталин по рядам ходит — и ледорубом их, ледорубом? В конце концов, Россия тогда была хоть и социалистическим государством, а все-таки правовым. И сколь бы ни был лидер решительным и страшным, а проголосует безликое большинство, да и снимут за уклонение и ревизионизм. Для советского лидера партийная этика — это вексель на политическое долгожительство. Ну, если только не ДТП. Поэтому политики, как и крокодилы, в одиночку выжить не могут. У них должна быть своя команда, это закон джунглей.

И если Крупская от имени Ленина обратилась за ядом к Сталину, значит, теоретически Сталин мог откликнуться на ленинский зов. Значит, несмотря на «недоверие и боязнь», они были из одной обоймы?

И еще как были. Только на Сталина Ленин и мог положиться: исполнительный, основательный, никого не расталкивает. А главное — дальше Сибири не выезжал. И уж точно в теневые игры с Западом не играет, искренне верит в социальную справедливость, — сын сапожника, одним словом. А у других-то — и Ленин это знал прекрасно — рыло в пуху и в перьях. Как партийный игрок Сталин был не рисковый, приземленный какой-то: все по уставу да по уставу.

Если ориентироваться на глаз, представителей троцкистской обоймы определить очень легко: их разоблаченные лица зафиксированы в кадрах кинохроники, в то время как Вышинский зачитывает звонкие пункты приговора. Людей из сталинской обоймы определить несколько сложнее, но все равно можно и на глаз: если кто-то умирал от аппендицита или при странных обстоятельствах, это, вероятнее всего, сподвижник Сталина.

Смерть Фрунзе во время ненужной операции вешают на Сталина, а между тем вакансия председателя РВС открывалась вовсе не сталинцу Ворошилову, а как раз троцкисту Лашевичу, которого пришлось потом методично-методично отодвигать.

Смерть Кирова приписывают Сталину в обязательном порядке, хотя Киров был его преданным выдвиженцем, и в этом качестве Киров должен был заменить — собственно, и заменил — троцкиста Зиновьева на посту главы ленинградской парторганизации. После выстрела в Смольном Сталин, срочно приехав в Ленинград, обнаруживает в деле ряд интригующих обстоятельств — сигналы осведомительницы Волковой о подготовке покушения остались без внимания, а дважды арестованный у квартиры Кирова Николаев (тот, что стрелял) дважды отпущен, оружие возвращено. Однако местные чекисты к контролю за следствием представителей генсека не подпускают, а разгневанный генсек даже звонит Ягоде. Но в соучастии в теракте так никто и не сознался. Зато, несмотря на личные сталинские указания о повышенном внимании, свидетели гибнут.

Серго Орджоникидзе вместо доклада на пленуме ЦК, в котором затрагивался ряд крупнейших объектов тяжелой промышленности, умирает в своей квартире от огнестрела, но с диагнозом «инфаркт». Жена Орджоникидзе шепотом рассказала подруге, что как раз перед инфарктом к Орджоникидзе пришел неизвестный «с запиской из ЦК», который мог, конечно, под запиской скрывать лицо сталинского наймита. Но сам-то генсек в это время очень ждал выступления Серго. А выступление Серго значилось как доклад по вопросу «об уроках вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов».

Аналогичным же образом умер Дзержинский. Сталину его смерть не приписали, но, возможно, еще припишут, по обыкновению не вглядываясь в контекст событий: на пленуме ЦК Дзержинский выступил против троцкистов, его стали перебивать с мест. Каменев выкрикнул, что Дзержинский 45 миллионов рублей засадил в металлопромышленность (а это вроде как нехорошо), Дзержинский, знавший, куда, кем и какие деньги уводились из бюджета, произносит запальчивое «вас расстрелять надо», ему отвечают такой же фразой, и тут Дзержинский произносит роковое «я вам докажу». И на следующий день никакого Дзержинского уже не было.

В гибели Чкалова тоже угадывают руку Сталина. Но Чкалов-то чем не угодил? Понятно чем, популярностью. Популярностью, которая работает на страну и лично на Сталина. В ходе расследования авиакатастрофы выяснилось, что диверсия действительно была. Может быть, не столько против Чкалова, сколько против супермощного истребителя. Можно, конечно, предположить, что Сталин почуял и будущую популярность нового истребителя, поэтому и спилил ночью какие-то там жалюзи радиатора, но по воспоминаниям сынишки Валерия Чкалова, который во время похорон стоял рядом, у Сталина в глазах были слезы.

Исключением из ряда тихо-случайных смертей той поры будет разве что кончина знаменитого убийцы Юровского: он хоть и умер от желудочно-кишечных недомоганий в 1938 году, но умер самостоятельно, даже не будучи со Сталиным в альянсе.