Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814

В Петербурге идея союза с Наполеоном всегда имела больше потенциальных противников, чем сторонников. Тем не менее существовали силы, готовые ее поддержать. Любой разумный государственный деятель, беспокоящийся о внутренних делах империи, знал, что внутри России существовало множество проблем, а возможности для их решения были ограничены. С этой точки зрения требующая больших затрат внешняя политика и войны имели катастрофические последствия. В 1808–1812 гг. ключевой фигурой во внутренней политике России являлся M.M. Сперанский, которого Толстой, во многом писавший роман с позиций провинциального аристократа, в своем романе «Война и мир» несправедливо выставил в карикатурном виде. Сперанский не был типичным представителем высших эшелонов российской бюрократии. Сын бедного провинциального священника, он за свои выдающиеся способности был отправлен на обучение в Петербург, в главную духовную академию России. После ее окончания он мог бы стать епископом или обер-прокурором Синода. Однако судьба его круто изменилась благодаря брату А.Б. Куракина, который сделал Сперанского своим личным секретарем, а затем ввел в число государственной бюрократии, чтобы ему было легче справляться с должностными обязанностями.

Необычайный ум Сперанского, его способности к составлению законопроектов и докладных записок, а также поразительная работоспособность вызвали восхищение сначала ряда высших государственных чиновников, а затем и самого Александра I. Хотя нет причин сомневаться в энтузиазме Александра по отношению к Сперанскому, император вскоре осознал, что его главный советник, не имевший связей в среде петербургской знати, не представлял угрозы и в случае необходимости мог с легкостью быть брошен на съедение волкам. В 1808–1812 гг. Сперанский действительно являлся главным советником императора по финансовым вопросам, проблемам переустройства центрального аппарата управления и делам недавно присоединенной Финляндии. В 1809–1812 гг., когда Александр начал за спиной Румянцева контролировать некоторые аспекты дипломатической и шпионской деятельности, он использовал Сперанского для передачи докладов, предназначенных исключительно для императора. Александр также секретно обсуждал со Сперанским планы коренного переустройства российского общества и правительства, включая вопросы освобождения крепостных крестьян и введения представительных органов на центральном и региональном уровнях.

Любая фигура, пользовавшаяся столь большим расположением императора, вызвала бы сильную зависть и многочисленные нападки в петербургском обществе. Тот факт, что Сперанский был парвеню и не имел достаточного количества времени и способностей для обзаведения полезными связями, делало его еще более уязвимым. Ходили слухи о планах Сперанского относительно освобождения крестьян. Некоторые из его преобразований, нацеленных на повышение эффективности управленческого аппарата, ущемляли интересы представителей знати. Значительная часть аристократии смотрела на Сперанского как на «якобинца» и полагала, что он восхищается Наполеоном Бонапартом, этим наследником революции. Подобные взгляды были малоосновательны. Сперанский действительно восхищался некоторыми административными и судебными преобразованиями Наполеона, но его проекты представительских институтов были ближе к английской модели, чем к бюрократическому деспотизму Наполеона. Более того, хотя Сперанскому очень хотелось бы иметь возможность заняться проведением внутренней реформы в отсутствие внешнеполитических осложнений, он не питал иллюзий относительно того, что Наполеон позволит России спокойно сделать это [107].

В какой-то мере более реальным «бонапартистом» являлся морской министр адмирал П.В. Чичагов. Он был гораздо более типичной фигурой в российском правительстве времен Александра I. Хотя Чичагов происходил из обычной дворянской семьи, он получил хорошее образование и к тому же был сыном выдающегося адмирала. Французский посол полагал, что Чичагов является одним из наиболее приверженных сторонников франко-русского союза, причем аналогичного мнения придерживались многие русские. В сентябре 1807 г., например, адмирал написал Александру письмо, в котором осуждал тиранию Великобритании на море и превозносил гений Наполеона. Будучи только сорока лет от роду, что являлось относительно молодым возрастом для министра, адмирал был способным и энергичным человеком и обладал живым умом. Находились и те, кто поговаривал, что слова его впечатляют больше, чем дела, но и Коленкур, и Жозеф де Местр рассматривали Чичагова как одного из самых умных и интересных людей Петербурга. К числу недостатков адмирала может быть отнесена склонность идти на поводу у собственного остроумия и заходить в разговоре слишком далеко. Как и большинство российских дворян, он мог очень быстро оскорбиться, если считал, что его честь была публично задета. Это делало его плохим подчиненным и властным командиром. Еще хуже было то, что Чичагов в целом презрительно относился к отсталости России и имел склонность неодобрительно отзываться о собственной стране при сравнении ее с другими государствами, прежде всего с наполеоновской Францией. Когда во время своего длительного пребывания в Париже он стал делать это в чересчур неделикатной форме, российским дипломатам это очень не понравилось. Они пристально следили за тем, чтобы он не выболтал секреты России. Как ни странно, Александр разделял многие взгляды Чичагова, восхищался им и прощал ему его выходки. Но к 1812 г. многие в Петербурге давно имели на него зуб и только выжидали момент, чтобы нанести ему удар в спину [108].

Однако если бы Наполеон стремился сохранить союз с Россией, ему следовало в первую очередь направить силы на обработку группы лиц в Петербурге, которую Коленкур называл «староруссами» и которую справедливо было бы назвать русскими изоляционистами. Будучи почти во всех случаях русскими по крови и часто принадлежа к старшему поколению, эти люди не понимали, почему Россия должна вмешиваться в европейские дела из-за (как они любили нашептывать) безрассудной страсти Александра к королеве Пруссии Луизе или из-за его же фантазий на тему всеобщего мира и братства. В ряде случаев желание избежать дипломатического и военного участия России в европейских событиях сочеталось с неприязнью к французским манерам и системе ценностей, которые вторгались в российское общество и «разрушали» его традиции. Многие из числа знатных изоляционистов, однако, были высококультурными людьми, столь же легко изъяснявшимися на французском языке, что и на русском. Часто у изоляционизма была собственная агрессивная стратегия. Его сторонники рассматривали экспансию в южном направлении против Османской империи в качестве истинно национального интереса и задачи России, оглядываясь на победоносные войны Екатерины II как на модель будущей основной стратегической линии России. Изоляционисты также напоминали, что великие полководцы, стоявшие во главе южной экспансии времен Екатерины: генерал-фельдмаршал П.А. Румянцев, Г.А. Потемкин и А.В. Суворов — были по крови русскими, в отличие от столь многих военачальников, командовавших армией Александра I в эпоху наполеоновских войн.

Можно провести параллель между риторикой русских изоляционистов и теми дебатами, которые развернулись в XVIII в. в Великобритании относительно ее главной стратегической линии. Многие английские политики требовали проведения истинно «национальной» политики колониальной и морской экспансии и обличали участие в делах континентальной Европы как пособничество Ганноверской династии. Суждения, которые в Великобритании можно было прокричать с крыши любого дома, в России могли быть произнесены только шепотом. Не то чтобы Романовы были такими же иностранцами в России, что и представители Ганноверской династии в Англии. Но когда в 1730 г. мужская линия правящей династии пресеклась, престолонаследие осуществлялось по женской линии, а после смерти дочери Петра I Елизаветы в 1761 г. ей наследовал племянник Петр III, представитель Гольштейн-Готторпской династии. Почтение Петра III и его сына Павла I по отношению к «Фридриху Великому» и его прусской армии давало ряду «староруссов» основания полагать, что в кровь Романовых попал определенно немецкий и потому ядовитый элемент. В августе 1809 г. князь А.А. Прозоровский, глубоко разочарованный внешней политикой Александра, писал князю С.М. Голицыну, своему приятелю из числа «старорусских» аристократов и ветерану екатерининских войн, что если Наполеон по-прежнему будет дурачить Россию и ослаблять ее, то Прозоровские и Голицыны, несомненно, так или иначе сохранят свои имения, но «дом Гольштейнов» больше не будет восседать на российском престоле [109].