Русь нордическая

Эти силы, духовно воплотившиеся уже в раннем христианстве, якобы уничтожили самый арийский Л ух. С одной стороны, в своей смягченной форме они воссоздали в лице католической церкви лунную духовность, т. е. духовность, архетипом и центром которой являлся более не Герой, не сакральный король и не солнечная инициация, а святой, смиренно склоненный перед Богом, и идеалом которой являлась более не воинственно-сакральная иерархия и героическая слава, а братское общежитие и любовь к ближнему. С другой стороны, в Реформации и в Гуманизме мы видим уже откровенно анархическую, разрушительную, антитрадиционную и антидуховную природу этих сил.

В политических же революциях, в «либерализме», или же в коллективизации действуют одни и те же силы, ведущие человечество от катастрофы к катастрофе. Во всех формах современного общества — в науке, в праве, в миражах технического прогресса и во всемогуществе машин — как это ни парадоксально — открыто проявляется именно этот дух, торжествует именно эта нивелирующая воля, воля к количеству и ненависть к иерархии, к качеству, к различию. Все крепче становятся коллективные, безличные оковы, порожденные полным отсутствием самодостаточности у мятежного рода рабов.

Когда же семитско-христианский мистицизм столкнулся с тем орфически-дионисийским пафосом (который для дорическо-нордической Греции уже означал извращение древних олимпийских культов) и с народным мистицизмом Исиды, пришедшим в Грецию после падения солнечной египетской традиции, то в этом смешении мессианизма и хилиазма (то есть учения о тысячелетнем царствовании Христа, которое якобы будет предшествовать концу света) с верованиями имперского плебса и образовался элемент «пассионарности», который, собственно, и является корнем любого современного извращения, в романтическом и иррациональном смысле. После секуляризации этот же самый мистицизм породил мифы «активизма» и «фаустизма», современную суеверную веру в прогресс, семитскую мистику инстинктов — даже в такой степени, что они вынуждают отдельных индивидуумов и целые народы двигаться в направлении, в котором сами они уже двигаться бы не хотели.

Тем не менее в результате этой разрушительной катастрофы против индо-христианского потока вновь поднялась противодействующая сила, представляющая собой решительную альтернативу дальнейшему ходу духовной истории Запада. Такой силой оказалась традиция иранских ариев, возникшая в форме отпочковавшегося от зороастризма культа Митры, аватары древнего арийского бога светлого Неба, Господина Солнца, Убийцы Быка, героя с Факелом и Топором, символа нового рождения «через могущество», которого синкретический миф отождествляет с гиперборейским Солнце-богом Золотого Века. Однако скрытые деструктивные силы задушили и эту новую «солнечную возможность». Это было последним великим противодействием…

В так называемых варварах мы встречаем в действительности расы, близкие к нордическо-арийским расам, сохранившие себя в состоянии предысторической чистоты. И хотя нашествие варваров для материальной стороны уже азиатизированной и семитизированной Империи может показаться разрушительным, однако, если посмотреть с более высокой точки зрения, это объясняется просто живительным потоком героического духа, контактом с силой духовно близкой к той, которой языческие римляне обязаны своим солнечным величием. Так, по Эволе, в мире снова возродился древний римский символ, защищенный непосредственно силами Севера.

Вселенскую культуру имперского феодального Средневековья, несмотря на ее чисто номинальное христианство, мы должны, в первую очередь, рассматривать именно таким образом. В ней говорила нордическо-римская духовность, войском которой было рыцарство, сверхполитическим центром которой был имперский идеал гибеллинов, ритуалом которой было деяние крестовых походов — скорее как возвращение к языческой идее триумфа смерти, нежели как ответ на чисто внешнее религиозное побуждение — и тайной душой которой, противостоявшей христианству и верной более древней и более высокой традиции, было все то, что скрыто продолжало жить в легендах, мифах и воинственных рыцарских посвящениях — тамплиеров, рыцарей Грааля и пр. После падения средневековой культуры, после потопления сияющей европейской весны в ее молодой крови, после освобождения от оков тех сил, которые вели к секуляризации, партикуляризму и разрушительному гуманизму, пути к последней катастрофе были открыты. Сила Традиции из видимой превратилась в невидимую, стала тайным наследием, передаваемым по тайной цепи от немногих к немногим. И сегодня о ней догадываются только единицы, сквозь неясные предчувствия, еще слишком человеческие и слишком материальные [57].

Такова вкратце одна из классических концепций современного традиционализма (не представляющего единого целого) и его кредо, сформулированное в трудах Юлиуса Эволы. Итальянский мыслитель не оригинален в том, что особо подчеркивает солярный, солнечный характер, свойственный нордической (гиперпборейской) пракультуре. Полярный солнечный культ и символизм, по его мнению, вытекают непосредственно из сверхубедительных, как он выражается, свидетельств, которые содержатся в преданиях древних народов, касающихся арктической (гиперборейской) Прародины. Например, рассказ греков о гипербореях всегда увязывался с солнечным и «лучащимся» Аполлоном. При этом, говоря о солярном характере пракультуры, необходимо обратить внимание на два аспекта: идею солнечного культа и идею солнечной власти.

Между солнцем и божественным огнем всегда существовала некая внутренняя взаимосвязь, акцент на которую отчетливо заметен в индогерманской (и — добавим от себя — славянской) традиции. Культ огня связывался не только с ураническими и «солнечными» компонентами ритуала патрициев в традиционном древнем, античном мире, но и с понятием солнечного и «божественного» царства самого по себе, то есть функцией, которая в различных культурах в высшей степени могла воплощать изначально лидирующий праэтнос. Но именно в этом и заключается первое и наипростейшее утверждение знака свастики как северного символа, почти всегда олицетворявшего огненный и солнечный знак. Однако, считает Эвола, необходимо выйти за пределы такого слишком «натуралистического» усекновения данного понятия. Неискаженной отправной точкой для всякого непредвзятого исследования должно быть положение о том, что древний человек не суеверно «обожествлял» силы природы, а, напротив, использовал их как символ для выражения высших смыслов.

Между тем свастика не только огненный, но и одновременно полярный символ, олицетворяющий Северный полюс и вращение созвездий северного неба вокруг Полярной звезды. Эволу мало интересует астрономический аспект данного вопроса, зато всецело занимает его социальная подоплека. Из различных источников следует, что «солнечная» функция, воплощаемая вождями в великих, укорененных в традиции культурах, практически всегда соотносилась с функцией «полюса». Вождь представлял собой постоянство, неподвижную точку, вокруг которой происходит организованное движение сил, окружающих короля («вождь» — от слова «водить», rex — «царь» от regere — направлять, править) и располагающихся иерархически. Здесь сама собой напрашивается аналогия между глубочайшим значением дальневосточной поговорки «неизменность в середине» и словами Конфуция: «Тот, кто правит посредством добродетели (небесный, рожденный из неизменности в середине), равен Полярной звезде. Он твердо стоит на своем месте, а все звезды движутся вокруг него».

«Полярный» символ является символом непреодолимой силы в ее непреодолимом превосходстве, совершенно спокойной мощи свыше, которая узаконивает себя через свое, так сказать, чистое присутствие; которая вызывает непосредственное переживание чего-то трансцендентного: проявление постоянства «мира бытия», который часто сам изображался через символ огня. Это и есть смысл солнечного символа, который олицетворяет гиперборейский бог Аполлон, являющийся не восходящим и заходящим солнцем, а солнцем в виде безмятежного и равномерно распространенного Света. Как и в работе солнечного властителя, начатой при символическом гиперборейско-арийском первопредке Йиме, эта тема находит свое отображение в ряду великих нордическо-арийских божеств дня, сияющего неба и Света, и здесь действительно обнаруживают себя следы некой олимпийской прадуховности.