Цивилизация Просвещения

Право выдавать такие разрешения, первоначально принадлежавшее епископу, было присвоено понтификами. Но папа отказывался заниматься бедняками. По поручению бедных действовал епископ; 95 % социальной лестницы без стеснения пользовались этим преимуществом бедняков. Разрешение давалось по изложении причин, которые становились предметом исследования. Изложение причин дает нам возможность судить о мотивах создания пар. В девяти случаях из десяти прошение составлял кюре. Он шифровал полученную информацию. Разрешения на брак не избежали ключевой проблемы: как выразить на письме мысли тех, кто умеет изъясняться только устно? Кюре и должен был перевести названные ими причины на язык стереотипов, впрочем не слишком искажающих суть дела.

Одно не вызывает сомнений. При заключении брака у крестьян, в рамках одного и того же социального слоя, выбор пары — это личное дело. Слово «любовь» среди дошедших до нас причин не упоминается до 1780 года. Это вопрос терминологии. В языке крестьян любовь — это дружба; упоминается соседство, длительное общение с детских лет. Еще один бесспорный факт: тяготы одинокой жизни. Жизнь предполагает распределение функций внутри дома. Дом — это место, где и живут, и работают в соответствии со схемой, превосходно очерченной Питером Ласлеттом. Важное наблюдение: люди не беспокоятся ни о родившихся детях, ни о тех, которые должны вскоре родиться. Как убедительно показал Гуэе, забота о потомстве не проявляется напрямую среди густо заросших лесами полей — там, где коэффициент воспроизводства намного выше единицы, где никогда не было беспокойства о судьбе рода. Действительно, жизнь несомненно будет продолжаться. Из всех этих текстов, изучение которых уже началось, явственно следует вывод: брак — дело серьезное, важнейшее дело в жизни. Функции обоих полов четко разграничены, хотя и меняются в зависимости от региона: где-то женщина заботится о семейном бюджете, где-то обеспечивает связь с внешним миром. Семейная пара — экономический союз, прмогающий справиться с плохой жизнью. В периоды безденежья парадоксальным образом упоминается тот аргумент, что двум нищим будет легче продержаться вместе. После морового поветрия упоминается необходимость заменить у семейного очага деда или бабку, бравших на себя хлопоты по хозяйству. Таким образом, в обычное время (то есть за исключением апокалиптических кризисов — 1693–1694 и 1709 годов — и все, в XVIII веке их не было) смерть подталкивает к браку; эта структура в общем и целом противоречит структуре, которая описывается и наблюдается обычно, но характерна для исключительной ситуации кризиса. Серьезное дело, которое никогда не сводится к страсти, физическому влечению, но не исключает склонности, личного выбора, избирательного духовного сродства. Да, в эпоху Просвещения брак простых людей, при новой структуре семьи, был делом длительной выдержки. В брак вступают с открытыми глазами. Здесь нет места безрассудству. Желаемые качества не связаны с внешностью — достаточно здоровья и отсутствия увечий; все прочие требования касаются моральных и профессиональных качеств. Совместная жизнь длится долго, в XVIII веке немного дольше, чем в XVII, и на пороге ее есть о чем задуматься. Сильное впечатление производит серьезность и достоинство принимаемых решений, переход от индивидуализма к заботе о двоих.

Постепенно подчиняя себе сексуальные влечения, традиционная цивилизация в христианских странах выстроила общество брака: мир взрослых, куда вступают зрелые люди одного возраста. В крестьянском обществе нередко бывало, что женщина в значительной мере компенсировала свою слабость преимуществами зрелости. Выходя замуж не в 16 лет, а в 25, женщина, бесспорно, завоевывала ведущую роль в семейном союзе. Ничто не напоминает ни о патриархате, ни о матриархате: общество равных как для лучших, так и для худших. Но не будем торопиться с выводами. Пытаясь понять традиционное общество недавнего времени, XVII–XVIII веков, такое далекое и такое близкое, не забудем об остальном мире… Возможность сравнения существует благодаря Японии: нам в деталях известна участь японских женщин, в XVI веке выходивших замуж в 16 лет, и структура японской семьи. Несмотря на внешние сходства, японскую чету от европейской отделяет пропасть. Нет сомнений, что прогресс «феминизма» и «ценности семьи» в XVII–XVIII веках осуществляется за счет повышения порога брачного возраста. Еще Филипп Арьес выявил то, что удобно именовать распространением ценности семьи в эпоху Просвещения или, если угодно, великим передвижением чувств, появлением новой сферы концентрации чувств — супружеской семьи. Родовая семья была экономической ячейкой, институтом социальной защиты, но, без сомнения, зачастую это была огромная эмоциональная пустыня. Мы угадываем здесь другие связи, другие структуры, связанные с возрастной близостью, общностью игр, работы, защиты; нам известна насыщенная и странная жизнь братств. Агюлон продемонстрировал нам их последнюю инкарнацию в Провансе XVIII века — что-то вроде погребений по-гурмански. Там бывшие кающиеся грешники, на которых первоначально была возложена обязанность отдавать последний долг почившим, в XVIII веке в конце концов создали особые сообщества — со своим стилем общения и фольклором, — которые вдобавок отличались склонностью к пирушкам, разгулу и безбожию. Никакой напраслины: мы действительно в Провансе, известном своей очень древней цивилизацией агоры — городских площадей. Каков бы ни был накал социальной напряженности, благодаря которой сохранялись провансальские братства, находившиеся на пути превращения в масонские ложи, по сравнению с XIV веком это очень слабая вспышка. Братства изживают себя, паломничества идут на спад, деревенские праздники несколько теряют свой размах и яркий колорит; центр эмоциональной жизни незаметно сдвигается в сторону семейного очага в его новом, суженном виде: отец, мать, дети и — в 15 % случаев, как свидетельствуют компьютерная имитация и статистика, — дедушка, греющийся у огня.

Как показал, изучая отношение к детям, Филипп Арьес, экспансия эмоциональной ценности семьи могла при необходимости нести в себе зачатки мальтузианства, во всяком случае, она не противоречила тенденции к сокращению потомства. Филипп Арьес усилил значение своих наблюдений, обратившись к семейному приручению смерти.

Семья эпохи Просвещения строится вокруг супружеской четы. Это предполагает долгий срок между помолвкой и свадьбой. Ранее я упоминал о его кажущемся уменьшении. В 98 % случаев во Франции помолвка праздновалось в день свадьбы или накануне. Значит, нужно другое слово. В социальном плане обмирщенная помолвка превратилась в ухаживание, на уровне повседневной жизни она покинула церковь; это были долгие, тихие и, за исключением самого последнего этапа, в большинстве случаев целомудренные встречи. Обратимся вновь к разрешениям на брак, перечитаем объяснения причин: мы давно встречаемся, наша дружба началась еще в детстве. Отложенный брак, брак с долгими приуготовлениями, школа сдержанности? Даже в своей фривольности XVIII век сохраняет это глубинное противоречие; его эротика основана на прикосновениях, она лишилась изначальной порывистости взаимного желания. Эротика прикосновения, а не проникновения в крайнем случае может удовлетвориться coitus interruptus. Как легко видеть, все это обусловлено изменением возраста вступления в брак.

Остаются два вопроса: эндогамия, а также незаконнорожденные дети и сексуальные отношения вне брака. Разрешения прежде всего дают возможность очертить крут, в котором осуществляется выбор супруга. Этот круг, внутри которого создаются пары, расширяется: сначала в среднем не больше 5 км от родных мест, потом — до 20 км. Перелом происходит около 1750 года. В то же время, на фоне многовековой тенденции к уменьшению числа кровнородственных браков, в конце XVIII — начале XIX века мы, напротив, наблюдаем настоящий бум браков между родственниками. В католических странах церковные иерархи стонут: люди совсем потеряли совесть. Супружеские отношения официально оформляются через 15–20 лет. Организуются дорогостоящие мероприятия, церемонии с участием детей, за которыми нередко следуют долгие месяцы полного супружеского воздержания. В конечном счете этот эпизод можно принять всерьез, не теряя при этом из вида суть, которая все-таки состоит в упадке кровнородственных браков — его генетическая польза может считаться установленной.