Зеленая брама

А завершаются эти страницы, так же как и многие другие, сообщениями в траурных рамках: поминают группенфюрера и генерала Людвига фон Шредера (подписано самим Гиммлером), группенфюрера и генерала Мюльферштедта и еще бесконечных штурмбанфюреров, хауптгруппенфюреров, хауптштурмфюреров, хауптфюреров, группенфюреров, погибших за фюрера...

Мрачное изданьице, что и говорить!

Несколько оживляют картину злобные карикатуры. Особенно развеселила меня одна (в номере от 3 июля): пасквилянт нарисовал молодого человека в гимнастерке (разумеется, с кривым носом), что-то пишущего за столом. Женщина (разумеется, бочкообразная) кричит ему: «Кон­чай писать победные стихи для «Правды», не то мы опоздаем на владивостокский поезд!»

Значит, и про нашу поэтическую роту не забыли под­лецы!

Только на владивостокский поезд мы не опоздали, когда из поверженного Берлина надо было ехать в 1945 году добивать войну на Востоке!..

Что же касается комиссарских частей, не было их у нас. Конечно же Ганс Штеец и другие авторы, говоря о комис­сарских частях, воевавших в районе Подвысокого, не имели в виду партийную роту численностью в двести человек, не более: так не по-уставному называли резерв политотдела

   6 -й армии.

И все же я хочу сказать о той роте коммунистов...

Как она составилась? При нашем отходе — особенно в самые первые дни войны — партийные и советские работ­ники приграничных районов (как коммунисты Западной Украины, в 1939 году вышедшие из подполья, так и това­рищи, присланные из Киева, Харькова, Днепропетровска для укрепления партийных организаций и именовавшиеся «восточниками») вынуждены были присоединиться к армии. Многие из них не успели не только эвакуировать, но и просто повидать в последний раз семьи, застигнутые вражескими танками на периферии своих районов.

Их не мобилизовали, они сами посчитали себя мобили­зованными (подготовиться к уходу в подполье не имели вре­мени, партизанское движение еще не успело оформиться).

Некоторые из них, но далеко не все прошли когда-то армейскую школу, воинских званий не имели, назначений

не получили. Их использовали для отдельных поручений и заданий; иные занимали место убитых и раненых политру­ков и комиссаров. Все они были полны решимости сра­жаться и в боях отличались беззаветной храбростью, а главное — умением сплотить и повести за собой людей.

Оставшиеся в живых участники битвы в Зеленой браме вспоминают их в своих письмах с уважением и любовью. Большинство прикомандированных погибли еще в июльских боях, а остатки роты, а точнее, политотдельского резерва попали в Зеленую браму. Ветераны утверждают, что в по­следнем своем бою — 5 августа — они дрались отчаянно, до последнего дыхания.

Я помню этих добровольцев, это своего рода партийное ополчение, влившееся в ряды кадровой воюющей армии.

Помню всегда, хотя сейчас уже, пожалуй, не мог бы назвать их по именам и фамилиям...

Какие же все-таки части посчитал Ганс Штеец комис­сарскими?

Может быть, он имеет в виду политбойцов — рабочих и студентов, прибывших к нам из Днепропетровска в сере­дине июля?

Об этих ребятах тоже надо рассказать. Их история недавно выплыла из забвения.

На седьмой день войны в Днепропетровске на заводах имени Ленина, имени Коминтерна, имени Карла Либкнехта, на «Петровке» и на вагоноремонтном имени Кирова, в уни­верситете, в инженерно-строительном институте и других вузах рабочего города стихийно возникла запись доброволь­цев. Пришлось обкому комсомола потрудиться, помучиться с отбором: рвутся на фронт все, достойны — все, заявле­ний — гора, а надо и можно послать пока лишь десятки...

Третьего июля добровольцы коммунистического баталь­она покинули Днепропетровск. Десятидневные военные курсы — и на фронт!

Группа днепропетровских политбойцов прибыла на станцию Христиновка; вступили они в бой, что называется, с ходу, влившись в ряды сражавшихся там полков. Их объединили с пограничниками — высокая честь и доверие.

Знаете, господин Ганс Штеец, это, конечно, тонкости, но правильней было бы назвать группу днепропетровцев не комиссарскими частями, а комсомольскими: добровольцы в большинстве своем еще не успели вступить в партию, многие только мечтали и подали заявления. Их собирались принимать в перерыве между боями, но рассмотрение заяв­лений задерживалось, потому что перерывов не было —

сплошной бой. В Подвысоком они ходили в штыковые атаки и 1 августа, и 6-го, и 7-го.

В последнюю атаку политбойцы шли, уже трезво пони­мая, что из кольца не вырваться, но в железной уверенности, что каждая пуля, выпущенная ими, каждый удар штыка и приклада насущно необходим для будущей победы, которую они скорей всего не увидят.

И все же увидели!

Отметить сороковую годовщину из сорока трех добро­вольцев — студентов университета прибыло только один­надцать.

Нескольких человек пионеры Днепропетровска нашли в коллективах могучих заводов города: ветераны трудятся безотказно.

Но оказалось, что никаких документов, подтверждаю­щих их участие в боях сорок первого года, не сохрани­лось.

Бывшие политбойцы обратились к своему земляку — генерал-полковнику К. С. Грушевому, работавшему тогда секретарем обкома партии. Генерал Грушевой, член Воен­ного совета Московского военного округа, был уже тяжело и безнадежно болен: считанные дни оставались в его распо­ряжении. Из больницы он послал ходатайство и запросы по многим адресам.

Константин Степанович не успел узнать, что в архивах обнаружено и переслано в Днепропетровск подтверждение службы и подвига политбойцов.

А какими были столь ненавистные врагу кадровые комис­сары и политруки в наших 6-й и 12-й армиях, политра­ботники, встретившие вместе со своими частями врага под Перемышлем и Равой-Русской?

Не берусь нарисовать обобщенный портрет комиссара. Но само слово «комиссар» стало легендарным.

О некоторых обстоятельствах далеких времен могу рас­сказать.

Осенью 1939 года, в связи с обострением обстановки в Европе, в ряды армии влились партийные работники. У нас в 6-й армии большинство политруков и комиссаров составляли именно этого призыва люди. Тогда был у них почти тот же военный стаж, что у красноармейцев срочной службы... Не имея опыта работы в армии, они заинтересо­ванно и увлеченно вникали в новые для них армейские проблемы, внутренне перестраивались с гражданского на военное мышление, учась у командиров, прислушиваясь к тому, что скажут старые политработники, выдвинутые преимущественно с командных должностей или пришедшие в армию в начале тридцатых годов.

Годы тридцать девятый и сороковой стали для молодых комиссаров серьезной боевой школой: сражение у реки Халхин-Гол, поход в Западную Украину и Западную Бело­руссию с целью защиты от гитлеровской агрессии, воору­женный конфликт с Финляндией, освобождение Бессара­бии, наконец, тревожные предвоенные месяцы — все это формировало характер еще недавно совсем штатских людей. Правда, в тридцатых годах на гражданской работе они носили полувоенные, с роговыми пуговицами на карманах гимнастерки, сапоги, зеленые суконные, отличавшиеся лишь матерчатым козырьком от форменных фуражки и подпоя­сывались армейскими ремнями или наборными кавказскими ремешками. Так было принято.

Для этих людей не существовало времени рабочего и нерабочего — вся их жизнь, вся их деятельность, все их время отдавалось тому делу, на которое их направляла партия: на «гражданке» это были ликбезы, политотделы МТС и совхозов, ударные стройки, рабфаки и институты, а в армии — батальоны и дивизионы, эскадроны и, наконец, полки; для некоторых через очень малый промежуток вре­мени — политотделы дивизий и корпусов.

Иные политработники в соответствии с высокими поста­ми, которые они занимали на гражданской работе, сразу получили звание полковых комиссаров, а то и выше — бригадных, дивизионных, отмеченных ромбами на петлицах. Другие начинали с кубиков, но росли и продвигались быст­ро — во всем сказывалось ускорение, присущее тем вре­менам.