Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках

Первым делом участников вновь открывшихся соборных заседаний стал пересмотр решения русских епископов о судьбе Никона. Не вполне понятны причины, по которым царь счел необходимым вернуться к рассмотрению этого вопроса. Так или иначе, по участь бывшего патриарха теперь переменилась круто и безжалостно. Он был расстрижен из сана, лишен всего имущества и простым монахом отправлен в далекий северный Ферапонтов монастырь.

Для характеристики Никона нельзя не упомянуть о его поведении на суде. Обвинители, вновь упрекая его в самовольном оставлении патриаршего служения, сослались на указание греческой Кормчей книги, предусматривавшей в этом случае наказание в виде отстранения архиерея: «Кто покинет престол волею, без навета и тому впредь не быть на престоле». Однако Никон невозмутимо возразил: «Те-де правила не апостольские и не вселенских соборов». Когда ему напомнили, что это правила, принятые в греческой церкви, он в ответ и вовсе заявил нечто от него совершенно неожиданное: «Тех-де правил в русской Кормчей книге нет. А греческие-де правила не прямые. Те-де правила патриархи от себя учинили, а не из правил. После вселенских соборов все-де враки! А печатали те правила еретики…» ^{43}

Так отец русской церковной реформы по новогреческому образцу во всеуслышание порочил основные источники собственных преобразований и их создателей-греков.

Теперь, после устранения Никона, собор приступил к рассмотрению его нововведений. Подробности реформы, ее причины и содержание были представлены для патриархов в сочинении афонского грека Дионисия. Это был весьма предвзятый взгляд на старый церковный устав и всю русскую церковную традицию вообще.

Главной мыслью сочинения Дионисия явилось то, что отличия русского обряда от греческого были следствием местных московских измышлений и вольного толкования богослужебных текстов, по сути — ересью! Что началась эта ересь на Руси со времени разрыва с греческой церковью в XV веке после Флорентийской унии.

Таким образом, вся история русского церковного обряда, который в действительности являлся только бережно сохраненным наследием древнехристианской церкви и самой греческой церкви раннего времени, была подана в корне неверно и тенденциозно.

В результате на соборе возобладала позиция слепого осуждения и невиданного унижения всей дореформенной русской церковной истории. Стараниями приезжих греческих иерархов Русь, но словам С.А. Зеньковского, «оказывалась хранительницей не православия, а грубых богослужебных ошибок. Миссия России охранять православие была объявлена несостоятельной претензией… Православное русское царство, предвестник грядущего царства Святого Духа на земле, превращалось в… простое государство, хотя с новыми имперскими претензиями, но без особого освященного Богом пути в истории» ^{44}.

На заседании 13 мая 1667 года соборно было утверждено принять все произведенные при патриархе Никоне перемены церковного обряда. Проклятию подверглись не только двуперстие и старые книги, но и те из православных людей, кто осмелится придерживаться их в будущем. Ослушников предписывалось «казнить разным томлением и различными муками» без милости.

Попытки защитников старины сослаться на авторитет древнерусской традиции и решения Стоглавого собора были решительно отвергнуты, причем снова с заведомым искажением действительных фактов. Не утруждая себя доказательствами, вселенские судьи демонстрировали откровенное презрение к русской церкви и всему государству, включая его правителей. С оскорбительным неуважением они отзывались об участниках знаменитого собора, среди которых был и митрополит Макарий, и царь Иван Четвертый: «Зане той Макарий митрополит, и иже с ним мудрствоваша невежеством своим безрассудно». Отцов Стоглавого собора 1551 года греческие патриархи упрекали за то, что они действовали якобы вопреки указаниям древних греческих и словенских книг, были тем самым распространителями «прелести» и страшных ересей. Но это была откровенная ложь [13], порочившая русское православие, под которой тем не менее поставили свои подписи все русские архиереи и сам царь Алексей.

Поругание святой русской старины не кем-нибудь, а самим государем и епископами церкви во главе с вселенскими патриархами, «столпами веры», в одних рождало возмущение и протест, в других — отчаяние. Но никто не мог себе представить, что в это время творилось за кулисами соборных заседаний и вскоре после них.

К смущению московского правительства и лично царя, стало выясняться, что главные судьи — патриархи антиохийский и александрийский — не имели никакого канонического права для участия в соборе и, тем более, для вынесения решений о судьбе русской церкви. К этому времени они сами были отстранены от своих кафедр константинопольским патриархом по обвинению в нарушении церковного устава и поведении, недостойном пастырей. Кроме того, стало известно, что главный организатор всей предсоборной подготовки и вдохновитель ключевых решений, газский митрополит Паисий Лигарид, действовавший как экзарх константинопольского патриарха, в действительности был давно не только отстранен от своей митрополии, но предан анафеме, как тайный католик и иезуит. Выяснилось, что его мнимые полномочия представлять вселенского константинопольского патриарха основаны на обыкновенной фальшивке — поддельной грамоте, состряпанной его сообщником диаконом Мелетием, который и ранее неоднократно оказывал своему патрону Лигариду подобные услуги.

Обнародование подобных известий могло иметь слишком далеко идущие и непредсказуемые последствия. Причем не столько для греческих гостей, сколько для исполнения решений московского собора 1666—1667 годов, судьбы обрядовой реформы в целом и самих реформаторов во главе с царем, допустивших разгром древнего церковного устава в угоду и под руководством иноземных авантюристов.

Царь Алексей дал указания срочно исправить дело [14]. Дьяки Посольского приказа исполнили повеление, но московской казне покрывательство грехов заезжих «архиереев» стоило дорого, а царские дипломаты использовали для этого все свое искусство и связи в турецкой администрации. На протяжении нескольких лет с помощью взяток и уговоров пытались вернуть отстраненным патриархам их кафедры. Но этому противился константинопольский патриарх Парфений. Тогда Алексей Михайлович лично обратился к султану с просьбой оказать ему «братскую» услугу — отстранить строптивого константинопольского первосвятителя и вернуть Паисию и Макарию их епархии. Турки были неприятно удивлены странной просьбой православного государя, тем более что без острой необходимости предпочитали не вмешиваться во внутреннюю жизнь христианских общин, но все-таки отказывать не стали. Патриарх Парфений был смещен, а Паисий и Макарий получили обратно символы пастырской власти. Так, задним числом, было восстановлено подобие каноничности их статуса вселенских судей московского собора.

Нельзя не обратить внимания на то, что в момент реформы в Россию, как нарочно, съехались и стали во главе нововведений люди самых низких моральных качеств и испорченных нравов. В первую очередь это было вызвано повсеместным упадком духовности среди священства православного Востока. Но большинством современников этот наплыв авантюристов и торжество явных еретиков объяснялись причинами мистического свойства. Из уст в уста передавались впоследствии слова бывшего духовного отца Никона, старца Елеазара Анзерского, что он как-то во время церковной службы увидел вдруг черного змея, обвившегося вокруг плеч и шеи Никона и прислонившего свою голову к его уху, словно нашептывая что-то. А в короткое время после этого началась как раз сказочная карьера безвестного монаха, превратившегося в патриарха-реформатора.

Москвичей не могло не смущать, например, что главным помощником Никона в правке богослужебных книг был «старец» Арсений Грек. Он превосходил своей темной биографией даже такого мошенника, каким являлся «митрополит» Паисий Лигарид. Правда, их объединяло вместе то, что и Арсения и Лигарида привез в Москву и свел с Никоном и царем тот самый патриарх Паисий иерусалимский, который и был вдохновителем трагической реформы русского церковного устава.