Власть и наука

Н.Д.Иванов -- даже не биолог, а военный, генерал-майор технической службы и к тому же зять М.И.Калинина, решивший переквалифицироваться в историка биологии, исходил в своей статье не столько из биологической необоснованности притязаний автора "новой теории", сколько из неоправданного притягивания в качестве обоснования её правоты разных цитат из классиков марксизма-ленинизма.

Факт публикации критических статей в адрес Лысенко был многозначительным. Будучи опубликованными при жизни Сталина, они воспринимались многими как санкционированное Кремлем наступление на Лысенко. Среди биологов поползли слухи о том, что якобы Сталин в разговоре с кем-то из своих приближенных сказал в самой опасной для судьбы людей краткой форме: "Товарищ Лысенко, видимо, начал зазнаваться. Надо товарища Лысенко поправить!1 "

Распространению этих сведений могли способствовать несколько человек. Иванов мог услышать о высказывании Сталина от знакомых его тестя Калинина (сам Всесоюзный староста скончался в 1946 году). Рукопись статьи Иванова появилась в редакции раньше турбинской. Турбину дал совет "ударить" по Лысенко Д.Д.Брежнев -- будущий вице-президент ВАСХНИЛ и директор ВИР'а, в те годы занимавший высокий пост в Ленинградском обкоме партии и потому имевший доступ к партийным верхам (Брежнев и Турбин, действительно, вместе учились в Воронежском сельхозинституте и были близкими много лет). Брежнев обещал поддержку в партийных сферах (6).

Д.В.Лебедев рассказывал мне (7), что в среде друзей В.Н.Сукачева в начале 50-х годов неоднократно обсуждался вопрос, как начать открытую критику Лысенко. Этим настроениям помогало то, что время от времени разносились слухи о якобы зревшем недовольстве Сталина по отношению к старому любимцу Лысенко. Следует также подчеркнуть, что в начале дискуссии по вопросам вида руководство "Ботанического журнала" имело непосредственные контакты с инспектором отдела науки ЦК партии А. М. Смирновым, учеником Прянишникова и противником Лысенко. Позже доктор биологических наук Смирнов работал заместителем директора Института физиологии растений АН СССР имени Тимирязева.

Но, как нередко бывает в жизни, действия одной группы в руководстве партии шли вразрез с действиями другой группы, и в результате в том же 1952 году одна из передовиц "Правды" содержала резко критические фразы в адрес редколлегии журнала "Почвоведение" за то, что в этом журнале появились антилысенковские материалы (без указания пока имени самого Лысенко), расцененные как ошибочные. По этому факту послушный Президиум АН принял специальное решение (8).

О том, что у Сталина накапливалось недовольство действиями Лысенко стало окончательно ясно в конце мая (или начале июня) 1952 года. Как рассказал мне Ю.А.Жданов (9), его пригласил к себе заведующий сельскохозяйственным отделом ЦК партии А. И. Козлов и сообщил, что только что был у Г. М. Маленкова, который передал ему личное распоряжение Сталина ликвидировать монополию Лысенко в биологической науке, создать Президиум ВАСХНИЛ (до сих пор Лысенко единолично руководил сельскохозяйственной академией, предпочитая не иметь коллегиального органа -- Президиума), ввести в его состав научного противника Лысенко - Жебрака и человека, менявшего свое отношение к Лысенко сообразно с изменениями политического климата -- Цицина. Тут же А.И.Козлов и Ю А.Жданов наметили состав комиссии из 6-7 человек, которая бы подготовила эти изменения. Председательствовал в ней Козлов, от Академии наук СССР включили А.Н.Несмеянова. Однако позже в комиссию ввели и самого Лысенко. Осенью 1952 года комиссия собиралась раза два, Лысенко на заседаниях шумел, хрипел, по каждому вопросу имел особое мнение и многословно его отстаивал. Затем началась подготовка в XIX съезду партии, и было уже не до Лысенко.

Вот об этой комиссии и прознал Турбин от Брежнева и срочно завершил работу над статьей, которую он будто бы начал писать еще в 1951 году (10).

То, что первый удар по Лысенко нанес человек из его же стана, было симптоматичным -- времена менялись. Турбин выступал на августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года с самыми резкими обвинениями в адрес генетиков, призывая гнать их безжалостно из научных и учебных институтов (11). Его перу принадлежал и учебник для университетов по мичуринской генетике, и учебное пособие для студентов вузов и техникумов (12), в котором были собраны выдержки из основных работ тех, кого Турбин называл "корифеями материалистической биологии", главным образом, Лысенко и Мичурина. Долгое время эти книги были единственными пособиями для вузов по мичуринскому учению, благодаря чему имя Турбина прочно связывалось биологами с группой лиц, которых можно назвать лидерами мичуринского направления.

Однако Турбин отличался от большинства этих лидеров начитанностью, познаниями в литературе, искусстве, истории (как-то он более часа рассказывал мне об истории московских храмов, чем, признаюсь, поразил меня). Его выступления были яркими, речь, хотя и многословной, но образной. Выходец из села Тума Рязанской губернии (но из культурной семьи), Турбин был начисто лишен деревенских черт, всегда выпиравших из большинства лысенковских приближенных. У него был чисто московский выговор (он даже слегка грассировал). Точно так же двойственно вел он себя и на кафедре генетики и селекции в Ленинградском университете: употреблял "канонические штампы" -- ругал хромосомную теорию наследственности, позволял своим сотрудникам (а, значит, и поощрял их) фальсифицировать доказательства неверности законов Менделя2, но в то же время в лекциях систематически излагал содержание и выводы работ Менделя, Моргана, Вейсмана, Иоганнсена (16). Всё это было хорошо известно Лысенко, что, видимо, и послужило причиной того, что фамилия Турбина не была включена в список лиц, утвержденных Сталиным без выборов академиками ВАСХНИЛ в конце июля 1948 года, хотя в это время Турбин был в числе немногих лысенкоистов, имевших степень доктора биологических наук и звание профессора, и к тому же занимал высокий пост заведующего кафедрой генетики ведущего университета страны.

Немаловажным было и то, что удар был нанесен по центральной для тех дней позиции Лысенко, да еще в вопросе, имеющем не одно только теоретическое значение. Все понимали, что на самом деле развенчание "теории порождения видов" означает гораздо больше. Ведь признание того факта, что постулаты "нового", "творческого" дарвинизма оказались ошибочными, доказывало, что в основу общегосударственного плана преобразования природы положено неверное представление. Недооценивать серьезность такого обвинения, не понять, что оно подрубает под корень лысенковские построения в целом, "мичуринцы" не могли.

Понятно, что в стане лысенкоистов статьи Турбина и Иванова вызвали шок. Номера "Ботанического журнала" с этими статьями ходили по рукам, их зачитывали до дыр. Кое-кто стал даже поговаривать, имея ввиду Турбина, что крысы бегут с тонущего корабля. Теперь лысенкоистам, как никогда, нужна была консолидация усилий, распределение ролей, чтобы массированным контрударом ответить на критику. Уже в первых номерах за 1953 год тех биологических журналов, которые контролировали целиком и полностью лысенкоисты, появились ответные статьи. Характерной их чертой была настоящая истерия, крикливые обвинения в адрес Турбина и Иванова в предательстве ими материализма и социалистических принципов.

Так, первый номер журнала "Успехи современной биологии" за 1953 год вышел с запозданием -- он открывался портретом Сталина в траурной рамке и сообщением о его смерти. Вслед за тем шел самый важный материал номера -- статья А. Н. Студитского. С бранью и угрозами этот антигенетик обрушился на "отщепенцев", осмелившихся на неслыханную дерзость (17). Аналогичные материалы появились в другом академическом издании -- "Журнале общей биологии", во главе которого стоял Опарин. Статьи против критиков лысенковского учения о виде стали публиковать в каждом номере этого журнала (18).