Генералиссимус князь Суворов

Таким образом вся почти Италия обратилась за покровительством к Русскому Императору; к нему же стремились надежды и многих других второстепенных государей европейских, потому что французская революционная пропаганда и алчные замыслы Австрии были для всех Сциллой и Харибдой, которые одинаково грозили гибелью. Со своей стороны Австрия хотя нуждалась еще в союзе, но уже тяготилась присутствием союзников там, где настало время пожинать плоды в свою собственную пользу. Такою представлялась ей в тот момент Италия; русские войска, и в особенности их предводитель, были там уже не только бесполезными, но прямо вредными. Надо было сбыть с рук во что бы то ни стало, чем скорее тем лучше, этого неподатливого человека, этого воителя за принципы, верного и убежденного исполнителя воли своего Государя. Ревность и зависть подсказывали тоже самое. Несколько игриво, но в сущности верно писал в сентябре Гримм графу С.Р. Воронцову: "если держаться одной газеты Венского двора, Суворов командует армиею невидимо, подобно тому, как Провидение управляет землей, с тем лишь различием, что Провидению иногда служили молебны, тогда как о Суворове не упоминалось. Вы мне разъяснили дело; я не знал, что главное начальствование принадлежало Тугуту и что Суворова взяли только для того, чтобы снабдить барона первым адъютантом. Надо сознаться, что генералиссимус Тугут выказал большое уменье в выборе людей и что он напал на человека самого покладистого, способного вполне подчиниться его дурацким идеям" ¹⁰.

Было бы конечно лучше, если бы поворот во взглядах Русского Государя на австрийскую политику произошел раньше. Но этому препятствовала дальность расстояния для сношений, желание Павла I довести дело до конца на благо монархической Европе, извороты Венского кабинета, присутствие в Вене такого посланника, как граф Разумовский, и проч. Разумовский, гордый и надменный со своими, Русскими, был покорнейшим слугой Тугута и свои дипломатические способности употреблял не столько на проведение в Вене взглядов и воли Русского Государя, сколько на истолкование Петербургскому двору Тугутовских идей в самом выгодном свете. В числе словесных высочайших повелений, мы находим еще 31 декабря 1798 года такое: "отставить Разумовского, а вместо него Колычева" ¹¹. Быть может, это был простой взрыв вспыльчивости Павла I, так как повеление осталось не исполненным, но оно вместе с тем показывает, как давно начали появляться поводы к неудовольствию Государя на посла. В 1799 году, марта 31, последовало повеление - назначить помощником Разумовскому по военной части Колычева; но Разумовский ревниво отстранял его от дел и не допускал до переписки с Суворовым, сам же между тем продолжал свои извороты, больше всего опасаясь раздражать желчного Тугута. Но такой образ действий только затягивал дело, ни мало его не исправляя, и неудовольствие Государя и Суворова на Разумовского увеличивалось. В последних числах июля было выражено ему Государем негодование в весьма категорической форме, с изложением всех причин, и сказано: "я желал бы также, чтобы вы, при каждом сношении вашем с бароном Тугутом, помнили, что вы русский и посланник мой в Вене по моим делам". Вслед затем получено было в Петербурге первое прошение Суворова об отставке, препровождено к Разумовскому и повелено испросить по этому поводу особую аудиенцию у Австрийского императора, которому объявить, что если Венский кабинет не изменит своего поведения относительно фельдмаршала, то последний уполномочен собрать русские войска в одно место и действовать по своему усмотрению. Разумовский, получив это повеление, сообщил Суворову, что так как русские войска с ним, Суворовым, предположено ныне перевести в Швейцарию, то угроза Государя уже теряет свое значение, а потому он, Разумовский, решился ее не передавать, в интересе сохранения союза, в чем и надеется получить одобрение фельдмаршала. Суворов ответил сухим письмом, в котором изложил полное свое несогласие с мнением посла, прибавив: "вообще, где некоторым образом оскорбляется

слава оружия Его Величества, там потребны твердость духа и большая настоятельность". О "неуместной деликатности" Разумовского Суворов сообщил Ростопчину, говоря, что "усильнейшие настояния русского посла и большая твердость в Вене, были бы для дел службы в течение нынешней кампании гораздо полезнее". Вместе с тем Суворов объявил, что он прекращает свои сношения с Разумовским, а будет во всем относиться к Колычеву. Письмо его было конечно доложено Государю, до которого приблизительно в тоже время дошло и

ответное донесение Разумовского. В своей длинной депеше посол пытался оправдаться лично и оправдать политику Тугута, говоря между прочим, что "передал Австрийскому императору слово в слово все то, что высочайшим повелением было предписано", тогда как Суворову написал, как мы видели, совершенно другое. По всей вероятности, это обстоятельство окончательно убедило Павла I в непригодности Разумовского для поста, им занимаемого, почему его и заместил в скором времени Колычев. А Суворов, в одном из первых обращений своих к Колычеву, просил его "исправить колеблемость общего блага наипоспешнейше и исторгнуть его из опасности", находя, что для этого "лучше дело трактовать посторонним образом, нежели от моего имени, терзаемого и в горячке от сателитов Тугута". Суворов был прав, но дело зашло уже слишком далеко, да и барон Тугут не благоволил к Колычеву в той же мере, в какой был расположен к Разумовскому, и несколько времени не хотел даже входить в официальные с ним сношения.

Полное восстановление между союзниками прежнего согласия сделалось теперь едва ли возможным также и вследствие настроения Императора Павла. Мы видели, что первый признак недоверия к Венскому кабинету обнаружился в Русском Государе раньше, чем явились к тому поводы со стороны Суворова; видели также, что до Государя доходили слухи помимо фельдмаршала о зародившихся неудовольствиях и что Павел I принял их к сердцу. После того причины к недовольству Венским двором быстро умножались, так как Русский Государь, взяв под свое покровительство курфирста Баварского и герцога Виртембергского, закрыл Австрийскому правительству в южной Германии путь земельных захватов, и оно старалось вознаградить себя в Италии. В этом заключается вся сущность дела; неудовольствия с Суворовым не составляют собою причины самостоятельной; они выросли из того же корня, и Венский двор выдвинул их на первый план лишь в виде ширмы. Император Павел уже стал догадываться, что Австрия ведет войну единственно из своекорыстных расчетов; в его рескриптах попадаются заявления, что замыслы Венского двора не лучше посягательств Франции; говорится "о хитростях и каверзах" этого двора; австрийскому послу в Петербурге объявляется, что Русский Государь, "служа общему делу, не служит дому Австрийскому". Вопрос получал такую постановку, что нельзя уже было отделываться одним молчанием или отводить глаза дипломатической риторикой. Барон Тугут объяснил тогда Разумовскому, что Австрийское правительство рассчитывает сделать некоторые изменения в разграничении итальянских государств, т.е. присоединить к Австрии часть владений Сардинского короля и отделить известную долю от Папской области, для вознаграждения других итальянских государей за требуемые от них уступки и для округления австрийских владений. Разумовскому сверх того дано заметить, что Русский Император может и сам сделать при этом некоторые приобретения, если дозволит Австрии свободно распорядиться в Италии; в противном же случае Австрия выйдет из союза.

Император Павел вступив в войну с бескорыстными целями, не соблазнился предложениями Тугута, а потребовал более определительных объяснений. Затем прибавились новые неудовольствия: препятствия со стороны Венского кабинета к присоединению виртембергских войск к русским, происки Австрийцев на Ионических островах, но больше всего продолжавшиеся обиды Суворову, козни против него австрийских "генералов-министров и министров-генералов", пренебрежение к заслугам русских офицеров. Император Франц все это отрицал, поясняя Разумовскому, что Суворов никаких предписаний не получал от гофкригсрата иначе, как за собственною императора подписью; что все повеления ему давались на основании личного с ним в Вене соглашения; что все его жалобы не основательны; что сам император имел много причин жаловаться на фельдмаршала, но не делал и не делает этого в уважение его заслуг и скорого отбытия в Швейцарию. Большая часть объяснений Франца II совсем не состоятельна, остальное обусловливается различием в точках зрения. До какой степени жалобы Суворова были справедливы - это мы видели в подробности; провинился ли он пред Францем II, действуя в духе своего правительства и добиваясь решительных результатов кампании, - это тоже не нуждается в разъяснении; за чьим подписанием получались предписания от гофкригсрата, - это не имеет значения. Важно лишь то, - противоречили ли эти предписания, по своему смыслу, соглашению, состоявшемуся в Вене, во время пребывания там Суворова. На этот вопрос нет категорического ответа; видно только, что венские переговоры не были надлежащим образом резюмированы и оформлены, а это и повлекло за собой крупное недоразумение с плачевными последствиями. Вместе с тем решительно нельзя допустить, чтобы Суворов согласился в Вене на нечто подобное тому, что с ним потом проделывалось; характер Суворова, свойство его дарования и все его прошлое в том удостоверяют. Легко быть может, что он просто не уразумел предложенных ему в Вене условий командования, потому что понять их точно и определительно, в том именно смысле, как потом требовали и объясняли из Вены, не только не мог он, но и никакой другой генерал, не воспитанный в школе гофкригсрата. А еще вернее, и всем ходом кампании подтверждается, что переговоры велись в Вене замаскированные, отвечавшие задней мысли Тугута, который на этот раз ошибся в расчете, но по самомнению и упрямству продолжал стоять на своем.