Наследие Чингисхана

Вторая статья, «Верхи и низы русской культуры» (напечатана впервые в том же сборнике «Исход к Востоку», с. 86–103), ставит в общем виде вопрос о взаимоотношении между русской этнологической личностью и соприкасающимися с ней другими этнологическими личностями. Несмотря на то что личность, как таковая, неповторима и неразложима, между отдельными личностями существуют общие отдельные черты. Две личности никогда не могут быть совершенно одинаковыми, но могут быть очень похожи друг на друга. Кроме природного сходства существует и сходство, вызванное долгим совместным сожительством и постоянным общением, а также сходство внешнее, основанное на подражании: этот последний вид сходства касается, конечно, только внешних проявлений личности, ибо только им и можно подражать. Во взаимоотношениях между личностями приходится наблюдать явления притяжения и отталкивания, причем как односторонние, так и взаимные. Эти сложные взаимоотношения отражаются в формах подражательных актов разного рода. В результате культура и внешний быт каждого народа заключают в себе всегда целый ряд черт, повторяющихся у соседних народов, причем с одним из этих соседних народов данный народ связывается одними чертами, с другим — другими и т. д. Анализ этого внешнего, фактического материала дает возможность сделать заключение о характере и направлении линий притяжения и отталкивания между отдельными этнологическими личностями, а также о природных или вызванных сожительством сходствах и отличиях между этими личностями. Так, сравнительное изучение внешнего проявления нескольких соседних друг с другом этнологических личностей позволяет делать заключения о характере духовного родства между этими личностями. Такой вид «сравнительного самопознания» имеет и практическое значение. Между внешними проявлениями и сущностью личности должно быть определенное соотношение, длительное нарушение которого крайне вредно. Поэтому систематическое подражание одного народа другому или нескольких народов друг другу может быть полезно только в том случае, если народы, о которых идет речь, связаны друг с другом достаточным числом черт внутреннего духовного родства, существенным сходством и линиями притяжения. Как отдельный человек, будучи обречен на длительное общение исключительно с чуждыми ему по духу людьми, испытывает мучительную тоску, могущую превратиться в неврастению, духовное разложение, так точно и народ, попавший в неподходящую для него среду других народов, может духовно разложиться. Выбор подходящей среды для постоянного общения есть задача гигиены личности как частночеловеческой, так и многочеловеческой. А из сказанного выше явствует, что, войдя в такую «подходящую среду» других родственных ей по духу личностей, данная личность может слиться с этой средой в особую многочеловеческую (или — если речь идет о народе — многонародную) личность.

Третья статья, «О туранском элементе в русской культуре» (напечатана впервые в «Евразийском временнике», № 4, с. 351–377), заключает в себе определение некоторых основных черт туранского психического облика путем синтетического этнософского рассмотрения конкретного этнографического материала. Это дает возможность указать и в жизни русского народа — как в прошлом, так и в настоящем — те психические черты, которые роднят его с туранской психикой, и определить, какое значение имели и имеют эти черты для русской народной личности. Сами собой намечаются некоторые историософские выводы, являющиеся в то же время и заданиями для соответствующих исследований специалистов-историков.

Четвертая статья печатается здесь впервые и озаглавлена «Общеславянский элемент в русской культуре». Если с туранством русский народ связывается преимущественно известными чертами своего психического облика, то со славянством русский народ связан своим языком. Дело в том, что «туранство» — в том смысле, как оно трактуется в третьей статье настоящего сборника, — не есть ни расовое, ни строго лингвистическое единство, а единство этнопсихологическое; «славянство» же есть исключительно лингвистическое понятие. При помощи языка личность обнаруживает свой внутренний мир; язык является основным средством общения между людьми, а в процессе этого общения создаются многочеловеческие личности. Этим уже определяется важность изучения жизни языка с точки зрения персонологии. Судьбы и специфические свойства русского литературного языка чрезвычайно важны для характеристики русской национальной личности, точно так же как важно для этой характеристики и самое положение русского языка среди других. Рассмотрение этих вопросов заставляет поставить и вопрос о культурных преемствах и наследованиях — вопрос, выходящий за пределы одной лингвистики и долженствующий ставиться и решаться одновременно и параллельно несколькими науками: при исследовании русской народной личности проблема культурных преемств является одной из центральных.

В заключение необходимо подчеркнуть, что ни одна из печатаемых здесь статей не претендует на то, чтобы исчерпать предмет, и не является специальным исследованием в строгом смысле слова. Все эти статьи рассчитаны на широкий круг читателей, которые почерпнут из них не только новые мысли, но, может быть, и некоторые малоизвестные факты. Что же касается до читателей — научных специалистов, то они нового фактического материала в этих статьях не найдут, зато найдут новые точки зрения и новые постановки вопросов. И если эти новые точки зрения заинтересуют кого-либо из специалистов и вдохновят к научной работе в том же направлении, цель издания этого сборника статей окажется вполне достигнутой.

6. Что касается до классов, сословий и проч., то их не всегда можно рассматривать как индивидуации частнонародных личностей. В большинстве случаев такие внутринародные социальные группировки функционально соответствуют не индивидуациям, а ликам (в вышеуказанном смысле).

ОБ ИСТИННОМ И ЛОЖНОМ НАЦИОНАЛИЗМЕ

Отношение человека к культуре своего народа может быть довольно различно. У романогерманцев это отношение определяется особой психологией, которую можно назвать эгоцентрической. «Человек с ярко выраженной эгоцентрической психологией бессознательно считает себя центром Вселенной, венцом создания, лучшим, наиболее совершенным из всех существ. Из двух других существ, то, которое к нему ближе, более на него похоже, — лучше, а то, которое дальше отстоит от него, — хуже. Поэтому, всякая естественная группа существ, к которой этот человек принадлежит, признается им самой совершенной. Его семья, его сословие его племя, его раса — лучше всех остальных, подобных им» [7]. Романогерманцы, будучи насквозь пропитаны этой психологией, всю свою оценку культур земного шара строят именно на ней. Поэтому для них возможно два вида отношения к культуре: либо признание, что высшей и совершеннейшей культурой в мире является культура того народа, к которому принадлежит данный «оценивающий» субъект (немец, француз и т. д.), либо признание, что венцом совершенства является не только эта частная разновидность, но вся общая сумма ближайшим образом родственных с ней культур, созданных в совместной работе всеми романогерманскими народами. Первый вид носит в Европе название узкого шовинизма (немецкого, французского и т. д.). Второй вид всего точнее можно было бы обозначить как «общероманогерманский шовинизм». Однако романогерманцы были всегда столь наивно уверены в том, что только они — люди, что называли себя «человечеством», свою культуру «общечеловеческой цивилизацией» и, наконец, свой шовинизм — «космополитизмом» [8]. Что касается до народов нероманогерманских, восприявших «европейскую» культуру, то обычно вместе с культурой они воспринимают от романогерманцев и оценку этой культуры, поддаваясь обману неправильных терминов «общечеловеческая цивилизация» и «космополитизм», маскирующих узкоэтнографическое содержание соответствующих понятий. Благодаря этому у таких народов оценка культуры строится уже не на эгоцентризме, а на некотором своеобразном «эксцентризме», точнее — на «европоцентризме». О том, к каким гибельным последствиям неминуемо должен привести этот европоцентризм всех европеизированных нероманогерманцев, мы говорили в другом месте [9]. Избавиться от этих последствий интеллигенция европеизированных нероманогерманских народов может, только произведя коренной переворот в своем сознании, в своих методах оценки культуры, ясно осознав, что европейская цивилизация не есть общечеловеческая культура, а лишь культура определенной этнографической особи, романогерманцев, для которой она и является обязательной. В результате этого переворота должно коренным образом измениться отношение европеизированных нероманогерманских народов ко всем проблемам культуры, и старая европоцентристская оценка должна замениться новой, покоющейся на совершенно иных основаниях.