На всех была одна судьба

От станции Сортировочная-Московская до Рыбацкого возводился рубеж, включающий 18 опорных узлов, с продуманной системой сообщений, складов боеприпасов. В составе 127-го военно-строительного отряда Раиса Дмитриевна трудилась на бетонных работах. Строительство шло безостановочно, днем и ночью, готовый бетон по транспортировочным лентам шел вниз, заполняя опалубку, арматурные решетки. Короткая война 1939–1940 годов многому научила и наше командование, и военных строителей. Не наскоро отрытые деревянно-земляные «точки», а мощные бетонные сооружения, опорные узлы при небольшом количестве пулеметчиков, артиллеристов, могли сдерживать наступление батальонов, полков…

В войне наметился перелом, но до ее завершения было еще далеко. Фронту требовалось многое и, конечно, обмундирование для миллионов бойцов. За полтора-два года, когда все было брошено на производство вооружений, армия основательно «обносилась» – бойцы воевали в чиненых-перечиненных гимнастерках, шинелях. Легкая промышленность получила задание обеспечить одеждой, обувью фронт, из армейских подразделений стали отзывать специалистов этой отрасли. Так Раиса Дмитриевна оказалась на швейной фабрике им. Володарского…

Война продолжалась, а на войне, на острой грани между жизнью и смертью, многое необъяснимо. И позже снова и снова возвращается из глубин памяти…

В самом начале, в 1941-м, когда по Литейному еще ходили трамваи, возвращалась Рая домой. Короткая задержка в пути – нетерпеливо выскочила из вагона, пробежала с десяток шагов… Сзади взрыв – попадание снаряда…

Однажды в «Норде», напротив Гостиного, давали по сахарным талонам конфеты. Постояла в очереди с полчаса и передумала. Две-три минуты спустя, там, где она только что говорила с женщинами, – грохот взрыва… И еще помнит Раиса Дмитриевна до сегодняшнего дня один сон. Тогда, в 1943 году, он озадачил ее. В поле, за столом – брат Володя в летной форме. Рая с Тоней, женой Володи, хотят подойти к нему, но он их гонит прочь: «Уходите! Что вам надо тут?» – «А ты почему здесь?» – «Я жду Лёню».

Владимир Дмитриевич погиб тогда же, в 1943-м (только спустя 62 года родные узнали, где погиб отважный летчик, до этого считался пропавшим без вести). Леонид Иванович, муж Раисы Дмитриевны, пал смертью храбрых чуть позже. Вот и ждал его летчик на том поле, за столом…

На плацах военных городков, учебных полков, военных училищ, на пустошах, полянах, среди редколесья на кромке полей принимали присягу пехотинцы, артиллеристы, танкисты, летчики, немолодые отцы семейств и еще по-детски застенчивые парнишки. Принимали присягу и они, девушки, рядовые саперных частей.

Принимали присягу Родине, каждой ее деревушке, каждой реке, холму, этому редколесью – всей земле предков, ее будущим поколениям, которым после Победы на этой земле жить.

СОЕДИНЕННЫЕ ВОЙНОЙ

От Удельной, где прошли ее детство и отроческая пора, до старинного дома на Фонтанке, в котором семья Соломиных живет много лет, можно доехать за час-полтора. Добраться дорóгой памяти до сегодняшнего дня – все равно, что заново прожить жизнь…

Неверно, что к войне страна не готовилась. Все предвещало грозу, иначе зачем бы четырнадцатилетняя девчушка пошла с мамой на курсы сандружинниц при жилконторе в Удельной? (Эти курсы и определили впоследствии военную судьбу Искры Александровны.) И все же грянувшая гроза ошеломила. Думали, война – это когда-то нескоро, в будущем…

В летний солнечный день это будущее, как порыв бури, распахнуло дверь их дома, и ушли в эту дверь, на войну, шестнадцатилетний брат Володя, сестра Люда и, конечно, папа – Александр Иванович… Мама, помня петроградский голод 1919-го, успела заготовить скудные припасы, в том числе и две большие плитки жмыха, купленного в фуражном магазине. (В те времена на окраинах Ленинграда многие держали живность, да и автомобильный транспорт еще не вытеснил гужевой.) С уходом отца на фронт мама устроилась сторожем в совхоз «Первое мая», получив настоящую винтовку. Уезжать в неизвестность, в эвакуацию, семья отказалась. Не верилось, что война затянется на годы… В Выборгском военкомате, куда Искра Смирнова и ее подруга Вера Чайкина обратились с просьбой взять их в армию, им отказали – маловато годков. Не могли они, воспитанные в советской школе, оставаться без дела, безучастно смотреть на общую беду. А голод с первых месяцев навалился быстро и жестоко. Девчушки ходили по квартирам, помогали тем, кто обессилел, не мог встать.

В небе, еще хранившем прощальный отсвет белых ночей, появились аэростаты. И начались жестокие бомбежки. В сущности, они и были дети, без страха наблюдавшие во время налетов за воздушными боями. Детская душа не знает страха, не верит, что есть на свете смерть. А она была уже рядом. В конце октября от истощения в их доме умерла первая семья… В ноябре, на улице, первый раз увидела, как тихо оседает в снег умирающий человек. Пыталась его поднять – но сколько у нее самой было силенок!.. К тому времени, как несовершеннолетний, из армии вернулся брат, стал работать вместе с мамой.

Весной их семью переселили в центр. В коммуналке из девяти комнат «живой» была только одна. Переезд не радовал – попали, как говорится, из огня да в полымя. Центр каждый день «накрывала» немецкая дальнобойная артиллерия, ночью щедро «угощали» самолеты. По тревоге бежали на чердаки, наверх, где были заготовлены ящики с песком, брезент…

А солнышко пригревало, все меньше донимал лютый всепроникающий холод. Первые почки, первые пробившиеся на газонах, клумбах ростки. До Сосновки неблизкий путь, но там можно было запастись и заячьей капустой, и снытью, и крапивой…

В сентябре, как в мирное время, открылись школы, в осажденном городе начался учебный год. От ее школы, 194-й, на улице Некрасова, до госпиталя на Восстания – рукой подать. На одном из первых занятий учитель истории повел их в госпиталь – детские руки нужны были и там. Кого-то накормить «с ложечки», кому-то под диктовку написать домой: жив… Многие бойцы из республик Средней Азии, с Кавказа не знали русского языка – школьники становились учителями.

А она попросилась в перевязочную. Училась всему: как уложить без боли раненого на носилки, как бинтовать и, наконец, делать уколы. Первый укол молодому летчику нетвердой детской рукой Искра Александровна помнит и теперь. Сколько их было потом – уколов, перевязок, операций, но тогда…

В 16 лет ее взяли в 259-й эвакогоспиталь на Сердобольской, с испытательным сроком. К здоровью раненых медики относились с огромной ответственностью. Небывалый случай в истории войн: более 80 процентов советских раненых возвращались в строй. Испытательный срок совмещался с учебой: книги, конспекты, разъяснения опытных медсестер и врачей. Наконец экзамен, который принимал не кто-нибудь, а сам главный хирург Левин.

Нет, не легкой жизни искала юная медсестра. Госпитальные дежурства – сутки через сутки – не оставляли и капли сил, но после дежурства, когда бы только коснуться головой подушки, вдруг команда: выезд на Кушелевку. Туда, на станцию Кушелевка, со всего Ленинградского фронта приходили санлетучки (санитарные поезда) – как правило, с «тяжелыми» ранеными, теми, кого предстоит выгрузить, уложить на носилки, внести в автобус. Раненые жалели их: девчонки, надорветесь… Но сами, перебинтованные вдоль и поперек, не могли самостоятельно даже приподняться. В госпитале раненых надо было поднять по лестнице на второй, третий, четвертый этаж… Так проходил «выходной», а утром – снова на дежурство. В дни ожесточенных боев, когда поток раненых не прекращался, врачи и медсестры не спали по трое-четверо суток. На ее отделении лежало 30–40 человек, после операций, да пополнение с Кушелевки – только поспевай! В 259-й эвакогоспиталь направляли «самых-самых», здесь оперировали, выводили из кризисного состояния и отправляли на долечивание в обычные фронтовые госпитали, которых в Ленинграде было немало.

10 июня 1944 года, с началом наступления советских войск на Карельском перешейке, эвакогоспиталь перебазировался в район станции Раута. В 14 километрах от станции, в двухэтажном здании, медики и развернули свое хозяйство. И уже утром на другой день стали поступать первые раненые. С продвижением войск двигался и госпиталь по освобожденной территории.