На всех была одна судьба

Что могла она – щупленькая девчушка, в довоенном детстве учившаяся вместе с сестренками музыке, бальным танцам, пению? Но там, на заводе, рядом с ней слесарили, помогали рабочим двенадцатилетние мальчишки, уже вовсю хлебнувшие блокадного житья. От завода ее и направили на шоферские курсы, в учебный комбинат «Трансэнергокурсы», что на Фонтанке. (От мамы все держалось в секрете – ни за что бы не отпустила «в шофера», а когда появилась на гремящей бортами полуторке возле дома, водительские права уже были на руках.) Учили их, блокадных девчушек и пареньков, замечательные наставники, два друга – Максимов и Тычков, впоследствии долгие годы обучавшие ленинградских ребят по направлению военкоматов популярной в то время профессии.

После обучения нужна была стажировка, а ее, такую «мелкую» – с виду подросток – никто из шоферов в напарники не хотел брать. Дело нешуточное – доверить машину, для которой ты сам и наладчик, и слесарь, и электрик.

Взяла ее неожиданно для всех жена начальника гаража Большого дома Валентина Нечаева – один из лучших водителей завода, умелая, опытная, в своем роде аристократ: никаких ватников, шапок – кожаное пальто, кожаный берет – стиль старых питерских шоферов…

В народе не зря говорят: горе вымучит, горе выучит. Немало пришлось проглотить слез стажеру в недели, месяцы той суровой выучки. Въезд в подворотни «впритирку», узенькие переулки в районе почтамта, где Нечаева «муштровала» ученицу, остались в памяти на всю жизнь. Зато потом сколько раз выручала эта наука! Как-то на заводе им. Ленина, куда Дроздова приехала за грузом, перед воротами цеха выстроилось несколько машин. Грузили с перевалкой, ребята не могли въехать в цех. А она въехала! И с грузом «чисто» вывела машину во двор.

Кто из нынешних водителей «КамАЗов», «КрАЗов», «Татр» знает о «самоварах», дымивших по ленинградским улицам в блокадные дни и ночи, – малосильные, побитые, в чем держится «душа», эти полуторки и трехтонки, как и люди, выбиваясь из сил, поддерживали жизнь в осажденном городе.

Драгоценный бензин, без которого замерла бы техника на фронте, шел туда, где гремели бои, а здесь – два мешка чурок в кузов, и в рейс. Возили топливо, металл, перебрасывали детали с завода на завод и, конечно, доставка оружия, боеприпасов, вывоз подбитой техники с передовой, в основном орудий.

После снятия блокады вблизи города оставался северный фронт, где на Карельском перешейке вела бои 23-я армия. Это были уже иные времена: союзники наконец «раскачались», стала поступать техника. Перепало несколько «студебеккеров» и заводу Подъемно-транспортного оборудования.

Один из них достался Дроздовой. Мощная, высокой проходимости машина, «баранка» игрушечная, послушная девичьим рукам. Но бензин-то наш, разбавленный на складах ГСМ «умными» снабженцами.

Ночью, на зимней пустынной дороге между Всеволожском и Ленинградом (в кузове два разбитых орудия с передовой), двигатель заглох. Мороз под сорок, вокруг ни огонька, ни души. Глухое безлюдье прифронтовой полосы. Она не растерялась – за спиной были самые страшные месяцы первой блокадной зимы… Это была жестокая школа, где всему учила сама жизнь.

Не скоро появился грузовичок с бойцами в кузове. Непослушными от мороза губами едва выговорила: «Дерните…». – «А шофер-то где?» – разматывая трос, крикнул водитель, приняв ее за пассажирку. Завести «с ходу» не получилось, «студебеккер» отбуксировали к какому-то блиндажу, и пока местные шофера мудрили с чужеземным карбюратором, жиклером, ее согревали в блиндаже кипятком, растирали закоченевшие руки, ноги. От спирта отказалась. Вступив во взрослую жизнь, оказавшись в лихой шоферской среде, где шиком считалась папироска в углу губ, а после рейса, для «согрева» – «сотка», она дала клятву: табаком и спиртным себя не губить. И в том, что сейчас, в свои «за восемьдесят», Свобода Павловна полна энергии, сил и ее каждый день насыщен семейными, общественными делами, немалую роль сыграло твердое девичье решение вести здоровый образ жизни.

С американской машиной пришлось повозиться не раз – вся документация была на английском, и даже мама, знавшая три языка (немецкий, французский, латынь), ничем не могла помочь. Зато в рейсе, в уютной, теплой кабине, лучшего места для репетиций было не сыскать! Она распевала романсы, арии из опер и оперетт, фронтовые и «мирные» песни, учила стихи Берггольц, Симонова, Ахматовой, Есенина… После рабочего дня начиналась ее вторая смена – выступления артистов художественной самодеятельности по госпиталям.

Свое призвание артиста Свобода Павловна смогла осуществить в полной мере только после войны: и на профессиональной сцене, и в художественной самодеятельности, и в подростковых, детских клубах, у истоков которых она стояла в начале 60-х в Ленинграде.

Ребята – от подростков до малышни (есть среди них уже дети тех, кто сам когда-то прибегал в кружки к Свободе Павловне) – видят в ней Учителя: танцев, пения, декламации… Им трудно представить, как из ворот завода в морозную утреннюю тьму уходит грузовик с девчушкой-шофером в кабине, уходит к рубежам фронтового Ленинграда, туда, где днем и ночью гремит, сверкает война.

ПРИСЯГА

Раисе Дмитриевне Мелюшиной, два года назад отметившей девяностолетие, никто не дает таких почтенных лет – столько в ней жизненной силы, подвижности, оптимизма. Работа всегда горела в ее руках, ни минуты не сидела она праздно без дела. Посчастливилось расти в большой трудовой семье – пятеро братьев и она одна, сестренка. Главным авторитетом в их семейной «коммуне» был, конечно, папа – Дмитрий Лупич Третьяков. Столяр, мебельщик, талантливый самородок, он обладал природной крестьянской сметкой (и Дмитрий Лупич, и его супруга Александра Михайловна были выходцами из Архангельской губернии). По характеру веселый, открытый, дружелюбный, отец легко сходился с людьми разных сословий, был им интересен. Дружил с Репиным, бывал у него в Куоккале, знал Горького. Мастер своего дела, он был наделен музыкальным даром, владел игрой на семи видах гармоней, по-настоящему страдая, если кто-то мучил, терзал бедную тальянку. Музыкальные способности от отца перешли к дочери – в школе на уроках музыки Рая звонко пела под скрипку. И все же главным наследством, полученным от отца, были терпение и трудолюбие. Оказавшись впоследствии в саперных частях, с утра до темноты не выпуская из рук пилу и топор, Рая жила примером отца, его любовью к работе. В труде незаметно летит время, легче переносятся тяготы, неустройства жизни.

В семье Третьяковых у каждого было свое увлечение. Старший брат Володя увлекался планерным спортом, хотел стать летчиком и стал им; младший, Александр, тянулся к науке, после войны закончил два института… Рая училась хорошо, но надо было помогать семье, и после семилетки, закончив школу ФЗО, она получила специальность швеи-мотористки. В числе отличников ее хотели послать на учебу в техникум. Отказалась: на всю семью только два работника (папа и брат Николай) – надо поднимать младших братишек.

В предвоенные годы дисциплина на предприятиях была суровая: за опоздание могли не только уволить, но и снять весь трудовой стаж – начинай с нуля. И куда возьмут потом с такой записью в трудовой книжке? Однажды ночью часы у них остановились; утром брат и отец бросились сломя голову на улицу, Рая влетела в трамвай без пальто. Повезло – проскочила проходную, и тут же забасил гудок. Так начиналась трудовая жизнь…

В воскресенье, 22 июня, Рая вместе со свекровью – ее семейной жизни исполнился только месяц – с утра готовили праздничный стол, ждали в гости Дмитрия Лупича и Александру Михайловну. За столом и слушали тревожные слова Молотова. Было уже ни до пирогов, ни до котлет, за которые так переживала молодая хозяйка. Лёня, муж Раи, знал, что его, как прошедшего обучение, призовут сразу. Проводы были на следующий день, 23 июня. Не суждено было Леониду Ивановичу испытать радость возвращения, переступить родной порог. Он погиб в 1943-м, защищая родной город.