Римская история в лицах

Случилось так, что этот солдат как-то раз в цирке, стоя в охранении, видел Клавдия близко и теперь узнал его. Не очень соображая, зачем, он подхватил дядю императора под мышки и поволок к выходу. Германцы уже ушли, зрители разбежались. Перед театром толпились солдаты его центурии, назначенные для наружной охраны. Срок наряда не кончился, но делать здесь было явно нечего. Узнав о том, кто оказался под их опекой, центурион счел это достаточным поводом для возвращения. На площади перед театром стояло несколько носилок, брошенных разбежавшимися в страхе рабами. По приказу центуриона знатного пленника загрузили в носилки побогаче. Сменяя друг друга в непривычной роли носильщиков, солдаты беглым шагом направились в лагерь. Немного придя в себя и поняв, что вокруг преторианцы, Клавдий высунулся было, чтобы спросить, куда его несут. Но трусивший рядом с носилками центурион грубо втолкнул его обратно.

Лагерь преторианцев встревоженно гудел. Весть о смерти притеснявшего их императора уже долетела и сюда. Солдаты, некоторые при оружии, толпились на,плацу перед домиком префекта. Его появления в лагере ожидали с минуты на минуту. Не успел он явиться, выслушать сбивчивый рассказ очевидцев и пригласить к себе трибунов на совещание, как новый взрыв криков на плацу заставил его выйти к солдатам. Перед входом в домик стояли богато украшенные носилки. Человека, который в них сидел, префект узнал сразу.

Неожиданное появление в лагере дяди убитого императора его обескуражило. Он знал о заговоре, знал, что двое трибунов согласились быть его исполнителями. Было условлено, что сам префект останется в стороне. Что ни говори, а его соучастие в деле означало бы прямое нарушение присяги и священной клятвы в верности императору. Ему было известно, что кое-кто из сенаторов предлагал убить и Клавдия. Но большинство заговорщиков решило, что слабоумный брат Германика не опасен, и отклонило это предложение. И вот Клавдий в лагере. Первая мысль была отослать его в сенат. Но затем явилась другая. На единственном тайном совещании, где он участвовал, вопрос о судьбе претория решен не был. Сторонники Республики нехотя признавали, что гвардия должна быть распущена. Поборники избрания нового императора заявляли, что она сохранится. Первые предлагали ему командование любым войском по выбору. Но одно дело — стоять во главе претория здесь, в Риме, особенно если удастся возродить его былое могущество, а другое — в мирное время прозябать в далекой провинции. И вот случай отдает в его руки человека, который по праву рождения может стать императором. Он не военный, немного не в своем уме? Тем лучше. Тем большую роль при нем будут играть префекты претория. И армия будет довольна — ведь брат Германика! Но надо трезво взвесить силы. Дело будет решаться в Риме, в самые ближайшие дни. Здесь у него только две когорты. Остальным нужно время, чтобы подойти. А у сената — три городские когорты и семь тысяч ночной стражи. Конечно, это не настоящие воины, но все же... Начинать кровопролитие в городе — страшно. На чьей стороне будет народ? Что, если он возьмется за оружие, чтобы возродить Республику? Нет, надо потянуть время, послать за остальными семью когортами преторианцев. Префект приказывает отвести Клавдия в караульное помещение близ главных ворот лагеря и поставить у дверей стражу. Солдаты пусть пока вернутся в казармы. Когда трибуны обсудят ситуацию, он их созовет снова.

До самой темноты длилось совещание у префекта. Разведчики, посланные на Форум, донесли, что народ и сенат склоняются к провозглашению Республики. Что консулы, согласно древнему обычаю, собираются назначить диктатора. К ночи решено было вновь собрать солдат. В конце концов все зависело от их готовности сражаться за нового императора. А тот тем временем метался на твердом солдатском ложе в караулке, переходя от отчаяния к смутной надежде на спасение. Стемнело. Никто не позаботился принести светильник. Потом убогое помещение озарилось отблеском факелов, пылавших на плацу. Оттуда доносился неясный шум солдатской сходки. Клавдий был уверен, что решается вопрос о его казни. Даже почти уверен, что решится он роковым образом. Разве он вступался за них, когда Калигула помыкал преторианцами? Если бы только ему позволили объяснить, что он ничего не мог для них сделать, что сам подвергался издевательствам...

Уже глубокой ночью послышались приближающиеся шаги, потом приветствие часового, и в караулку вошел префект.

— Солдаты готовы провозгласить тебя императором, — сказал он. — Но ты должен будешь уплатить по пятнадцать тысяч сестерциев каждому воину.

— У меня нет денег, — прошептал Клавдий.

— Ты их возьмешь в казне.

Мелькнула глупая мысль, что он не наследник. Потом — что казна, наверное, пуста. Но не было сил произнести это вслух и тем обречь себя на немедленную погибель. Он пошел с префектом на плац. Ему помогли подняться на трибунал. Ноги слушались плохо. Внизу в неверном свете факелов, уходя к темным краям плаца, словно волны ночного моря, колыхались султаны на шлемах легионеров.

— Император согласен! — крикнул префект. — Да здравствует император Клавдий!

— Да здравствует император Клавдий! — в две тысячи голосов отозвалась площадь. Потом были зачитаны слова присяги. Клавдий их едва понимал. Голова была как в тумане. В мозгу билось только одно слово: «Спасен, спасен!» Потом почти бессонная, полная страха и надежды ночь в домике префекта.

Утром в лагере появился иудейский царь Агриппа. Ликторы консула его не застали дома. Проведший не один год при дворе римских императоров, Агриппа быстро сориентировался, на чьей стороне будет победа...

В те же утренние часы в юлиевой курии вновь собрались сенаторы, солдаты городских когорт поставили оцепление, а Форум заполнился народом. Настроение толпы переменилось. Слух о том, что преторианцы провозгласили Клавдия императором, уже разлетелся по городу. Сенаторы же вновь принялись спорить о Республике или избрании нового принцепса. Народ, опасаясь восстановления владычества аристократов, стал волноваться. Послышались выкрики с требованием признать провозглашенного преторианцами императора. Неожиданно на Форуме появился Агриппа с посланием от Клавдия к сенату...

Обмен письмами того дня «запротоколировал» в своей «Иудейской войне» Иосиф Флавий. Он был почти современником событий — родился в 37-м году. Будучи впоследствии приближен императором Веспасианом, историк, несомненно, имел доступ к архивам. Поэтому его свидетельство заслуживает доверия.

«Против своей воли, — писал Клавдий в первом письме сенату, — он был войском возведен на престол и теперь он, с одной стороны, считает несправедливым пренебречь рвением солдат, с другой стороны, он еще не считает свое счастье обеспеченным, так как уже одно призвание к верховной власти приносит с собою опасности. А потому он, если ему суждено будет стать во главе государства, намерен держать скипетр мягкой рукой, как добрый правитель, а не как тиран. Он будет довольствоваться честью титула и предоставит народу право участия во всех государственных делах, ибо если мягкость и кротость не была бы даже свойственна его натуре, то уже одна смерть Гая будет вечно носиться перед его глазами и напоминать всегда об умеренности». (Иосиф Флавий. Иудейская война, II, 11)

Ответ сенаторов у Флавия лаконичен и звучит решительно:

«В надежде на войско и благонадежных граждан, они добровольно не подчинятся рабству». (Там же)

Далее я позволю себе привести небольшой фрагмент из того же источника, где не только фигурирует второе письмо Клавдия, но описан и последовавший затем перелом ситуации:

«Когда Агриппа донес Клавдию об этом ответе, он послал его вторично со следующим заявлением:

«Он ни в каком случае не оставит тех, которые присягнули ему в верности, а потому он, против воли, готов на борьбу с теми, с которыми ему меньше всего хотелось бы бороться. Но нужно все-таки выбрать место для сражения вне города: было бы грехом из-за их гибельного решения запятнать кровью граждан святыни родного города». Агриппа и это заявление доложил сенату⁷.