Римская история в лицах

Наверное, лучше бы сохранить императора, но послушного сенату. Божественный Август считался с мнением сенаторов, хотя сам был властителем великим и мудрым. Такое не повторяется часто. Лучше иметь принцепса, менее одаренного государственным умом, но не деспотичного, чьи замыслы и поступки направлялись бы общим попечением отцов-сенаторов... Кто-то назвал имя Клавдия. Сначала многие возмущенно зашумели. Послышались возгласы: «Хватит терпеть тиранию Юлиев и Клавдиев! Изберем нового принцепса, неужели этот придурковатый, не державший меча в руках старик будет римским императором?» Но им возразили: «Почему бы и нет?! Зато он сын Друза, родной брат Германика! Армия будет довольна. И уж, конечно, сенат сумеет взять его, беспомощного, под свою опеку». Решили послать за Клавдием. Тут кто-то сообщил, что видел, как преторианцы несли его в свой лагерь. Это известие всех озадачило и встревожило. Что задумали префекты претория? Зачем им Клавдий? Как заложник? Или, может быть, они сами собираются присягнуть ему как императору? Калигула со своими германцами совсем отстранил от дел дворца преторианцев. Быть может, они хотят вернуть себе то положение, какое занимали при Тиберий? Тогда сенат снова останется в стороне. Решено было послать парламентера в лагерь и пригласить Клавдия прибыть в сенат для переговоров. На ночь глядя никто не решался взять на себя эту миссию. Постановили разойтись до утра. Консулам поручили отыскать находящегося в Риме иудейского царя Агриппу, внука Ирода Великого, и послать к Клавдию. Нейтральный Агриппа показался наиболее подходящим человеком для такого посольства. Увидав, что сенаторы покидают Капитолий, разошелся до утра и народ с Форума. Когорты по приказу префекта города остались на площади коротать ночь у разожженных костров.

Чтобы понять, что происходило тем временем в лагере преторианцев, нам придется вернуться в театр и проследить за событиями, последовавшими сразу за убийством Калигулы. Когда заговорщики оттеснили группу сопровождавших его сенаторов, среди них оказался высокий, плотного сложения седой человек. Это и был дядя императора, младший брат Германика, Тиберий Клавдий Друз, вошедший потом в историю под именем императора Клавдия. Вместе с остальными он был вытолкнут в соседнюю комнату, а когда из прохода донеслись крики о том, что император убит, побежал, ковыляя, в прилегавшую галерею. Его лицо было искажено выражением смертельного страха. Видимо, не в силах бежать дальше, он спрятался за занавесью у дверей. Люди, спасавшиеся вместе с ним, исчезли за поворотом галереи. Через несколько мгновений в нее со стороны только что покинутой комнаты ворвались германцы. Клавдий узнал их по хриплым выкрикам команд на гортанном языке. Они стремительно прогромыхали мимо. Слава богам — его не заметили! Все стихло. Неясный шум доносился лишь из подземного перехода, где совершилось преступление.

Клавдий уверен, что солдаты гонятся за ним, хотя и не понимает, почему. Выйти из укрытия и попытаться бежать — слишком рискованно! Переход, наверное, заполнен германцами, а те, кто побежал за ним по галерее, в любое мгновение могут вернуться. Оставаться на месте не лучше. Рано или поздно, обшаривая театр, его найдут. Клавдия бьет нервная дрожь. Так прошло — ему показалось — очень много времени. Галерея по-прежнему пуста, стих шум и в подземном переходе. Он хочет выйти из убежища, но ноги не слушаются. Понимая, что вступиться за него все равно некому, Клавдий покоряется судьбе и решает ожидать своей участи здесь, в тишине уединенной галереи. Отгоняя леденящие душу мысли о неминуемой смерти, он перебирает воспоминания своей долгой жизни (в прошлом августе ему исполнилось пятьдесят лет).

Отца он не знал. Ему едва исполнился год, когда Друз старший умер в Германии. Детство прошло под присмотром матери, Антонии младшей, и бабки, Ливии. Он постоянно и подолгу болел. Так ослабел телом и умом, что считался неспособным ни на какие самостоятельные поступки. Уже достигнув совершеннолетия, оставался под присмотром дядьки-варвара, бывшего конюха, который его по любому поводу жестоко наказывал. Клавдий вдруг ясно вспомнил, как он и Германик присутствовали на гладиаторских играх, которые Август давал в память их отца. Ему было шестнадцать лет, он опять болел и был вынужден прикрыть уши и горло чепцом. На него показывали пальцем и если не смеялись открыто, то лишь потому, что рядом сидел старший брат — в ту пору уже любимец римского народа. Мать и бабка, хотя не ладили между собой, сходились в презрении к Клавдию. Мать называла его уродом среди людей, говорила, что природа начала его и не кончила. С братом они виделись редко.

Единственный человек во дворце, кто был к нему расположен, у кого он находил утешение, был престарелый историк Тит Ливий. Клавдий с детства пристрастился к чтению, выучил греческий. Особенно его привлекала история. Тит Ливий подолгу рассказывал своему маленькому другу эпизоды из далекого героического прошлого Рима, не вошедшие в его знаменитые книги, которые мальчик читал запоем. Он же побудил Клавдия собирать материалы по новейшей истории правления Августа. Сам великий историк начал ее писать, но не имел сил докончить. К счастью, Клавдий сумел выполнить свое обещание, данное в детстве Ливию.

Август относился к нему снисходительно. После смерти бабки Клавдий прочитал письма, в которых речь идет о нем. Он хорошо помнит их. В одном император писал: «...Если он человек, так сказать, полноценный и у него все на месте, то почему бы ему не пройти ступень за ступенью тот же путь, какой прошел его брат? Если же мы чувствуем, что он поврежден и телом и душой, то и не следует давать повод для насмешек над ним и над нами тем людям, которые привыкли хихикать и потешаться над вещами такого рода. Нам придется вечно ломать себе голову, если мы будем думать о каждом шаге отдельно и не решим заранее, допускать его к должности или нет». (Светоний. Божественный Клавдий, 4)

Императора тогда беспокоило общество друзей Клавдия, греков-вольноотпущенников, с которыми он проводил время то в загородной резиденции принцепса, то на кампанской вилле. Помимо ученых разговоров, они предавались там излишествам в еде и питье, к которым Клавдий был расположен. Да еще играли в кости. Вообще репутация у него в те годы была неважная. Однако всадники выказывали ему уважение. Когда Клавдий входил в театр, они вставали и обнажали головы. Потом они избрали его главой посольства к консулам, прося дозволения на своих плечах внести тело покойного Августа в Рим. Сенат впоследствии даже постановил отстроить за государственный счет его дом, сгоревший во время пожара.

Тиберий же относился к нему с явным презрением. Впрочем, оставил в покое. Даже включил в число наследников, хотя только третьей очереди. Еще и полмиллиона денариев завещал в подарок. Калигула в первые полгода своего правления, когда прикидывался ягненком, вызвал Клавдия в Рим, приблизил и даже в течение двух месяцев разделял с ним консульство. Простой народ тогда встретил его дружелюбно. Несколько раз, когда он распоряжался на зрелищах, его приветствовали криками: «Да здравствует дядя императора!» и «Да здравствует брат Германика!»

Потом наступили горькие дни. Гай не отпускал его из дворца, но сделал мишенью издевательств и насмешек. Когда Клавдий задерживался к обеду, ему не оставляли места у стола. А когда, наевшись, задремывал — такое случалось частенько, — шуты императора бросали в него косточками фиников или маслин. А не то потихоньку надевали на руки сандалии, чтобы он, внезапно разбуженный, тер ими себе лицо. Он благоразумно подыгрывал, прикидывался дурачком и этим спас свою жизнь. Когда племянничек принялся выкачивать из народа деньги, то не забыл и Клавдия. По указанию императора сенат назначил его жрецом храма Калигулы — Юпитера, за что нужно было уплатить два миллиона денариев. Деньги пришлось занять в казне под залог. Вернуть долг он не смог, и все его имущество было назначено к распродаже.

И вот теперь он умрет вслед за Гаем. От чьих рук он погибнет? Заговорщиков ли, которые решили истребить всю семью? Взбунтовавшихся преторианцев? Или германцев, которые его самого считают заговорщиком? Надо бы пойти к ним и сказать, что он не виновен. То, что он прячется, изобличает его как соучастника. Но нет сил двинуться с места. Страх растет. Перед глазами уже не воспоминания, а картины грядущей гибели. Страшная фигура огромного германца с занесенным над головой мечом. Вот опять послышались шаги в галерее. Клавдий с ужасом замечает, что переменил позу — одна из сандалий высунулась из под занавеса. Убрать? Нет! Движение еще сильнее привлечет внимание. И все же он машинально убирает ногу... Шаги замирают рядом. Занавес отодвинут. Перед ним огромный, страшный германец. Силы оставляют Клавдия. Он медленно оседает на пол. Хочет крикнуть, что невиновен, что ничего не знал о заговоре. Но из судорожно скошенного рта вырываются нечленораздельные звуки — не то стон, не то мольба о пощаде. От страха или от резкого света все плывет перед глазами. Он не видит или не понимает, что это не германец, а солдат претория...