Вокруг трона

, по преимуществу, фамильярный тон. Екатерина пишет Петру Салтыкову: «Пишите мне слогом простым, а не велеречивым; я вам тому пример. Желаю вам, отвечая мне, быть в том же добром нраве, как я, пишучи к вам. А это потому, что я вас очень люблю».{[124]} Одна характерная подробность: эти письма к Салтыкову писаны частью по-русски, частью по-французски – как это часто делала Екатерина, – и именно по-французски те места, где видна наибольшая искренность и полная непринужденность. Ясно, это язык, на котором императрице было легче всего объясняться. То же видно и из ее корреспонденции с мадам Жоффрен. Екатерина выражала желание, чтоб переписка велась просто, как между равными: не иметь себе равной кажется ей нестерпимым. И когда добродушной парижской кумушке казалось несколько затруднительным держаться такого тона, Екатерина настаивала: «Встаньте, милостивая государыня, я не люблю земных поклонов; я их запретила... Воспользуйтесь вашим названием, милый друг мой, и говорите мне свободно все, что считаете важным, не опасаясь ничего... Не стесняйтесь, браните меня; меня удивляет, что нашелся человек, желающий иметь меня своим другом... Вы не любите противоречий, я постараюсь всеми силами подладиться под ваше расположение духа».

Точно так же Екатерина обращалась и к Фальконе: «Если станете отвечать, не стесняйтесь, не прибегайте ни к какой формальности, а главное не удлиняйте эпитетов; я на них не обращаю ни малейшего внимания... Вы благодарите меня за тон доверия, которым я говорю с вами; а благодарить должна я за то, что вы выделяете меня из числа моих собратий, большинство которых, как говорят, мало подходят, чтоб стать доверенными достойных людей». Или к госпоже Биельке: «Я была очень легкомысленна, когда вы меня знали – двадцать лет тому назад; но несмотря на это я с большим удовольствием вспоминаю своих старых знакомых».

Состоявшая некогда при принцессе Цербстской, матери Екатерины, и жившая потом в Гамбурге, девица Гротус, в замужестве г-жа Биельке – немецкая г-жа Жоффрен, только уступающая последней в уме и более любопытная. У нее тоже был салон; но она принимала больше государственных людей, чем писателей. У нее были довольно обширные связи, и она обладала – особенно, что касалось дворов датского и шведского – очень большим значительным запасом сведений и анекдотов, позволявшим ей каждый день доставлять Екатерине свежие новости и служить ей, так сказать, Северной почтой. Она подслушивала у дверей, но, вероятно, и у нее тоже прислушивались ко всему, что говорилось. Само собой разумеется, ганзейские журналисты, бывавшие у нее, не пропускали без внимания писем Екатерины, и последняя это знала. Гамбург уже тогда был одним из важнейших коммерческих центров, а кроме того он представлял из себя в эту эпоху весьма видный центр политического движения на скандинавском севере и в северной Германии.

Вероятно, придерживаясь своего старинного правила «мешать дело с бездельем», Екатерина иногда вступала в беседу с этой «старой знакомой просто, чтоб поболтать».