Вокруг трона

, что она желала знать, какое было мнение о ее мыслях и чувствах. Ее можно назвать болтливой. А во-вторых, в этой чрезвычайно обширной переписке, которую Екатерина находила возможным вести, она видела тоже один из самых могущественных способов устраивать свои дела. Письма, получаемые ею, заключали, по большей части, политические сообщения, которые она ловко умела вызывать и поддерживать. Ответы ее представляют из себя, большей частью, как бы официозные журнальные заметки: мы встречаем здесь и бюллетени о походах, и заметки, вносящие поправки, и воинствующие статьи, и даже настоящие манифесты, как в письме от 21 января 1791 г., писанном к Циммерману, но предназначенном для Берлинского двора, который надо было успокоить, давши ему в то же время совет не вмешиваться в турецкие дела. Многие из записок к Вольтеру имели целью поколебать положение герцога Шуазёля. Сама Екатерина однажды призналась в том Храповицкому.

С этой двойной точки зрения письма императрицы можно разделить на три категории: письма, писанные ею, сочиненные ею и написанные по ее заказу. Первые – хотя и их достаточное количество – наиболее редкие. Их получали: ближайший наперсник Гримм и несколько самых близких людей – фавориты, пока они еще были в фаворе, двое-трое из них даже после разрыва. Это большей частью коротенькие записки, набросанные наскоро, или длинные письменные беседы, где Екатерина пишет все, что приходит ей в данную минуту в голову. Здесь она свободно и непринужденно излагает свои мысли и фантазии. Но она два раза берется за перо, чтоб известить принца де Линь о предполагаемом путешествии в Крым: на этот раз уже пущено было в ход сочинительство. Из всех ее писем к Вольтеру вряд ли найдется хотя бы одно, которое вылилось бы из-под пера само собой: это литературные произведения, писанные на заказ хорошим мастером. Справедливость требует сказать, что Екатерина при этом не выказывала никакой претензии и только иногда пыталась замаскировать приемы, к которым прибегала. «Я пишу собственноручно письма только людям, о которых думаю, что они любят меня, и мнением которых я дорожу, потому что мне невозможно гоняться за умом и за красивой фразой», – писала она герцогу де Линь... «И ничто мне не кажется глупее, как то, что я написала и увижу в печати».

Но что бы ни говорила императрица, с точки зрения редакции, нет никакой разницы между ее автографами и другими ее письмами. Она без сомнения собственноручно списывала письма к фернейскому патриарху. Что касается остального, ее личное вдохновение в них, конечно, играло определенную роль и высказывалось в некоторых характеристических чертах, свойственных ее манере писать – а она у нее есть. Некоторая фамильярность, игривое добродушие и искренность, даже оригинальность мысли и выражения обыкновенно просвечивают в оборотах фраз, искусно обработанных обычными поставщиками ее французской или русской прозы – Шуваловым, Козицким или Храповицким, по очереди служившими секретарями императрицы.

В интимной корреспонденции господствует,