Испанские репортажи 1931-1939

Старик сторож говорит: «Они все ушли драться». Он добавляет: «Я тоже поеду».

В самом большом театре Мадрида идет «Овечий источник» Лопе де Веги. Когда крестьяне на сцене поднимают восстание, зрители встают и поют «Интернационал». Возле кино очередь. Республиканские солдаты, они приехали из Валенсии и завтра выступят на фронт. На экране умирает Чапаев, и люди в зале кричат «?UHP!»

Фашисты говорят, что им дорого прошлое. В Испании каждый камень свидетельствует о борьбе, о подвигах или о позоре поколений. Что же делают фашисты? Они ставят пулеметы на колокольни готических соборов. Они устраивают арсеналы в мавританских дворцах. Они стреляют в толпу из узких окон старых книгохранилищ.

Рабочие – наследники великой культуры. Они умеют уничтожать, они умеют и хранить. В Барселоне комитет коммунистической партии получил в свое распоряжение особняк маркиза де Конильяса: там находилась коллекция цветных деревянных статуй. Комитет тотчас же принял меры для охраны коллекции. В Мадриде коммунистическая партия получила особняк герцога Альбы. На фасаде среди статуй барокко – портреты Маркса, Ленина, Сталина. Герцог Альба обладал собранием картин. Старый слуга говорит, что новые хозяева бережнее относятся к картинам, нежели беглый герцог.

Борьба теперь идет между трудовой Испанией и фашистами всего мира. В Тетуан прилетели мощные самолеты Юнкерса и Капрони. В Бордо задержаны «фоккеры» с военными пилотами. Они летели в Бургос на помощь мятежникам. В Лиссабон прикатил Хиль Роблес. Сначала он пошел в церковь. Помолившись, он направился к диктатору Португалии г-ну Салазару. Вооруженные банды идут из Португалии в Саламанку. Генерал Мола сказал: «Наша Испания заключит тесный союз со всеми государствами, управляемыми родственными нам элементами». Это интервенция, едва скрываемая, – наспех перекрашенные самолеты и военспецы с подложными паспортами. У шахтеров Астурии старые винтовки, у крестьян Толедо – охотничьи ружья, у рыбаков Малаги – ножи и топоры. Против них двинуты германские и итальянские самолеты. Здесь незачем говорить о героизме того или иного человека. Снова люди идут на верную смерть и все же побеждают. Они побеждают потому, что с ними будущее. [91]

Страшной ценой будет куплена эта победа. Мы не знаем не только имен, но и цифр. Тысячи героев уже погибли в горах Астурии, на знойном побережье Малаги, на площадях Мадрида и Барселоны. Фашисты продолжают расстреливать рабочих в Овьедо, в Севилье, в Бургосе, в Кадисе, в Кордове, в Витории. Они привезли в Испанию убийц из иностранного легиона. Они спаивают горцев Рифа, и те идут с кривыми ножами резать, не зная кого и почему. Каждый день они получают из-за границы самолеты и амуницию. За ними все генштабы фашистов, все биржи мира, все твердолобые ревнители порядка, все держатели андалусских или бискайских акций.

Но вот люди в синих блузах идут по камням сьерры{60}. Они кричат: «Испания не будет фашистской!» Я знаю этих людей, я знаю, что победа за ними.

31 июля 1936

Барселона в августе 1936

Стоят горячие дни. Город поет: звуки «Интернационала» вылетают из темных узких дворов, ползут по тоннелям метро, забираются на окрестные горы. На Рамбле{61} гарцуют кавалеристы. Проезжают грузовики, наспех обшитые железными листами. Дети несут флаги, прохожие кидают кольца, монеты. Люди с винтовками вывешиваются из автомобилей. На скамьях спят подростки, опоясанные пулеметными лентами. Девушки, осторожно ступая на высоких каблуках, волочат ружья. Повсюду неразобранные баррикады; они еще дышат боем. Осколки стекла, гильзы. В будуарах гостиницы «Колумб» среди мебели рококо – ручные гранаты. У стен домов, на плитах тротуаров, в скверах – груды роз: здесь погибли герои Барселоны. Лихорадка трясет город. Каждый день люди в мечтах берут Сарагосу, освобождают Майорку, врываются в Кордову.

На кузовах такси: «Мы едем в Уэску!» Тюфяки, винтовки, бурдюки с вином. Дружинники на гитарах исполняют гимн «Конфедерации труда» – «Сыновья народа». [92]

Они снимаются в широкополых шляпах, с револьверами. Одни называют себя «Чапаевыми», другие – «Панча Вильями»{62}…

Девятнадцатый век еще живет на чердаках и в подвалах этого города. Расклеены воззвания: «Организация антидисциплины». Между двумя перестрелками анархисты спорят о том, как лучше перевоспитать человечество. Один вчера сказал мне:

– Ты знаешь, почему у нас красно-черный флаг? Красный цвет – это борьба. А черный – потому, что человеческая мысль темна.

Большие казармы над городом стали казармами имени Бакунина. Бар, где анархисты раздают свое оружие, теперь называется бар «Кропоткин».

Голые дружинники – на них только трусики. Ночью нечем дышать, и ночью город не спит: выстрелы, смех, песни.

сентябрь 1936

Мадрид в сентябре 1936

Мадрид живет теперь, как на вокзале: все торопятся, кричат, плачут, обнимают друг друга, пьют ледяную воду, задыхаются. Осторожные буржуа уехали за границу. Фашисты ночью постреливают из окон. Фонари выкрашены в синий цвет, но иногда город ночью горит всеми огнями. Может быть, это предательство, может быть, рассеянность.

Фашисты продвигаются из Эстремадуры к столице. На главной улице Мадрида, Алькала, как всегда, много народу: гуляют, спорят о политике, говорят девушкам комплименты.

Несколько дней тому назад меня повезли за город. Усадьба с античными статуями, с колоннами, с замысловатыми беседками.

– Здесь будет опытно-показательная детская колония… [93]

Мальчик лет восьми играл с ребятами. Когда дети устали и легли на траву, он сказал:

– А папу фашисты положили на дорогу, потом они проехали в грузовике. Папе было очень больно…

Руководители колонии спорили о воздействии музыки на детскую психику и о воспитании гармоничного человека.

Писателям отдали особняк одного из мадридских аристократов. В особняке прекрасная библиотека: рукописи классиков, тысячи редчайших изданий. Тридцать лет библиотека была заперта: последний из аристократов не любил утомлять себя серьезным чтением. На его ночном столике нашли детективный роман и французский журнал с фотографиями голых женщин.

В особняке молодые поэты читают свои стихи и спорят о роли искусства.

Во дворце герцога Мединасели – штаб моторизованной бригады. В просторных конюшнях кареты с гербами, а рядом пулеметы. В саду крестьянка и молодой паренек. Голова женщины повязана черным платком. Она спокойно глядит на дружинников. Я не сразу догадался, она глотает слезы.

– Вот привела второго…

Паренек восхищенно поглядывает на пулеметы. Женщина села на мраморную скамью и, послюнявив нить, стала зашивать рубашку сына.

В огромном зале среди рыцарей, блистающих латами, дружинники читают «Мундо обреро»{63}. В кабинете герцога – редакция бригадной газеты. Охрипший человек, еще припудренный пылью Талаверы, диктует:

«Необходима строжайшая дисциплина…»

На кушетке спит старый майор. Он час назад вернулся с фронта. Во сне он по-детски шевелит губами.

Зал для приемов. У большого рояля дружинник в синих очках. На груди две звездочки{64}. Он играет все вперемежку: Грига, «Интернационал», фламенко. Потом встает, идет прямо на меня, чуть выставив вперед руки.

– Одним глазом я все-таки различаю, когда светло. В Сомосьерре… [94]

О чем можно говорить с человеком, который только что потерял зрение? Я говорю о музыке: это традиционно и глупо. Он молчит.

– У вас, в России, придумали много нового. Может быть, ты знаешь, что может делать такой, как я. Если не на фронте – здесь. У меня пальцы стали куда проворней…

Подошли другие дружинники. Они говорят о неприятельской авиации, о боях под Талаверой, о Родригесе, который застрелился, чтобы не сдаться живым. Один дружинник задумчиво сказал:

– Надо научиться умирать…

Слепой рассердился. Он ударил кулаком по столику, и китайский болванчик на столе затрясся.

– Вздор! Умирать в Испании все умеют. Теперь нужно другое: научиться жить…

Он вытер рукавом лоб и тихо говорит мне: