Битва дипломатов, или Вена, 1814

Талейран заявил, что он не желает быть причастным к неблаговидным планам превратить конгресс в закрытый клуб избранных. Наполеоновскую идеологию узурпации власти и принятия единоличных решений следует исключить из международной практики. Надо руководствоваться принципами законности и справедливости. Каслри уехал, сентенции Талейрана не произвели на него никакого впечатления.

3 октября Талейран распространил вторую записку, повторив в ней свои основные претензии к «Большой четверке». Она имела еще больший успех. Делегаты, оказавшиеся вне круга избранных, поддержали князя и аплодировали ему. Он отстаивал интересы малых государств и был единственным дипломатом, кто делал это со всей решимостью и принципиальностью. Министр иностранных дел страны, которая еще недавно проглатывала одну малую нацию за другой, чудесным образом трансформировался в их защитника.

«Большая четверка» должна была срочно изыскать способ, как обуздать разошедшегося французского министра. Меттерних избрал для этой цели своего помощника Фридриха фон Генца, секретаря конгресса, низкорослого рыжего человека, носившего толстые очки в маленькой оправе. Благодаря талантам и недюжинной энергии он сумел занять положение, позволявшее ему быть в центре всех событий.

Генцу всегда приходилось кому-то и что-то доказывать. Он не был князем в отличие от Меттерниха, Талейрана или Гарденберга, получивших этот титул во время или сразу же после войны. Генц не был и графом в отличие от своего друга, русского советника Карла Нессельроде, которого он, можно сказать, «открыл» и многие годы поддерживал. Конечно, в его имени имелась аристократическая частица «фон», но никто не знал, как она появилась, и многие подозревали, и, видимо, не без оснований, что это было его собственное изобретение.

Немец по происхождению, пятидесятилетний Генц когда-то учился в университете Кенигсберга, где преподавал философ Иммануил Кант, и, похоже, занятия у Канта не прошли даром. Он был мастером острых дебатов, умел манипулировать идеями и концепциями и так ловко ставил вопросы, что его иногда сравнивали с Сократом. Как и великого античного философа, Генца недолюбливали за каверзную тактику допрашивания собеседника. Но он был настоящим трудоголиком и развлечениям предпочитал уединение в тихой гостиной, где собирались любители поговорить о политике, которая была его коньком. «Сократизм» Генца портила лишь его неуемная страсть к земным благам. Он безумно любил шоколад, духи и яркие кольца. «Если вы хотите сделать его счастливым, — говорил Меттерних, — дайте ему конфету».

Прежде Генц издавал в Пруссии консервативный «Исторический журнал», переводил политические труды вроде «Размышлений о революции во Франции» Эдмунда Бёрка. В 1797 году он обанкротился, через пять лет разошелся с женой и переехал в Вену. Генц поступил на службу в австрийскую администрацию, привлек к себе внимание Меттерниха и стал одним из его доверенных помощников. Меттерних же ввел его в высшее общество и включил в организаторы конгресса.

Получив задание написать ответ на вызов Талейрана, Генц приступил к делу со свойственным ему рвением. На следующий день реприманд был готов. Решения «комитета четырех» законны, полностью согласуются с предыдущими постановлениями, в том числе и с Парижским договором, главным международным документом, давшим легитимную основу и для созыва Венского конгресса. Генц сделал все как надо, нашел нужные слова.

Бумагу Генца одобрили и подписали. Во вторник 4 октября на званом вечере у герцогини де Саган ее официально передали французской делегации. Меттерних выбрал удобный момент, важно и надменно подошел к Талейрану и с видом дуэлянта при всех вручил ему опус Генца. Талейран спокойно принял документ и на следующий день подготовил свой ответ. Великим державам, еще раз повторил министр, никто не давал права «загодя и самовольно принимать за всех решения и выставлять за дверь своей политической клики остальные государства». Навязывание своей воли другим нациям и попытки придать ей силу закона ничем не лучше наполеоновского самовластия и так же чреваты новыми войнами и кровопролитием.

Талейран передал записку на совещании «Большой четверки» утром 5 октября в летней резиденции Меттерниха. «Получился еще один запоминающийся буйный скандал», — записал в дневнике Генц. Бумагу Талейрана пустили по кругу для ознакомления. Меттерних и Нессельроде «лишь взглянули на нее с видом людей, которым и так все ясно». Меттерних повернулся к Талейрану и попросил забрать письмо. Князь отказался. Меттерних попросил еще раз и более требовательным тоном. Талейран не уступал и, выдержав паузу, сказал твердо и уверенно:

— Я не намерен более участвовать в ваших совещаниях. Я остаюсь здесь только как делегат конгресса и буду ждать его открытия.

Талейран уже наделал много шума в салонах и привлек к себе такое внимание, которое нельзя было игнорировать. Французский министр явно повел себя не так, как ожидала «Большая четверка», приглашая его на свои совещания.

Разгневавшись, Меттерних пригрозил отменить мирную конференцию — напрасные потуги, сделать это уже было невозможно. Граф Нессельроде посетовал, что решения конгресса надо бы принять как можно скорее, поскольку царь в конце месяца должен уехать из Вены. Талейран лишь хмыкнул: «Очень жаль. Он не увидит, чем все это закончится».

— Как можно созывать конгресс, если нам нечего ему предложить? — спросил Меттерних.

— Хорошо, — сказал примирительно Талейран, ощутив прилив любезности. — Раз уж ничего не готово к открытию конгресса и вы даже не прочь отменить мирную конференцию, давайте перенесем ее на две-три недели.

— Я на это согласен, — со значением добавил Талейран, — при условии, если господа, сидящие за этим столом, примут два предложения. Во-первых, они утвердят точную дату открытия конгресса и, во-вторых, определят критерий, по которому они будут устанавливать правомочность стран — участниц конференции. — Князь взял перо, начеркал свои предложения и передал их «Большой четверке».

Талейран нанес очередное поражение представителям великих держав-победительниц. Меттерних не закрыл как положено совещание. Посланники разошлись разочарованные и угрюмые.

Каслри уходил последним, спускаясь по широким каменным ступеням вместе с Талейраном. Он всегда предпочитал формальным дискуссиям личные контакты.

— Некоторые проблемы, интересующие Францию, могут быть разрешены и с пользой для меня, — намекнул он князю.

— Дело не только в проблемах, — ответил Талейран. — Мы все должны полагаться на законность... Что мы скажем Европе, если не сможем гарантировать те самые права, из-за попрания которых она уже натерпелась стольких бед?

Непростительной ошибкой было бы не воспользоваться уникальной возможностью восстановить порядок и мир в Европе.

— Сейчас сложилась ситуация, какой не бывает на земле столетиями. История дает нам шанс. Прискорбно, если мы его упустим, — сказал на прощание Талейран.

Глава 10

НАРОДНОЕ ГУЛЯНЬЕ

Лорд Каслри оказался в трудном положении. Он в какой-то мере разделял мнение Талейрана. Кроме того, у него имелись и другие причины для того, чтобы терпеть упрямство министра, представлявшего поверженную державу. Каслри как никогда тревожила угроза России и ее зловеще близкие связи с Пруссией.

В замкнутом альянсе четырех держав тесная спайка двух стран могла играть существенную роль. У Каслри оставался только один потенциальный союзник — Австрия, амбициозный и ненадежный партнер с министром, в котором, по словам одного критика, «больше блеска, чем стали». Британец задумался: выстоит ли Австрия под напором чрезвычайных обстоятельств и не понадобится ли ему помощь Талейрана?

Лорда Каслри не очень устраивал союз с Австрией: он предпочел бы оторвать Пруссию от России. Британский министр полагал, что для этого у него есть все шансы. Он установил хорошие отношения с прусскими дипломатами, убеждая и себя, и их в том, что Британия заинтересована в сильной Пруссии. По его мысли, могущественная Пруссия послужит основой для создания Германии и, кроме того, станет полезным противовесом «алчным поползновениям извне»: с запада — из Франции и с востока — из России.