Рок в Союзе: 60-е, 70-е, 80-е...

Это трогательное внимание и "тепличная атмосфера обернулись довольно странным результатом. Эстонская рок-музыка разбилась на два больших клана: с одной стороны, чисто развлекательные поп-рок-группы, с другой — экспериментальные ансамбли, игравшие джаз-рок, симфо-рок и авангард — то, что сами эстонцы окрестили "престижным роком". Лишь одна черта у обоих кланов была общей — безупречное, отточенное исполнительское мастерство. Кстати, многие "престижные" музыканты, когда не хватало денег, подписывали контракт с какой-нибудь из "коммерческих" групп и ездили с ними на гастроли. Не будет преувеличением сказать, что маленькая Эстония дала нашему року не меньше классных инструменталистов, чем Москва и Ленинград, вместе взятые… Минусом всей ситуации (по крайней мере с точки зрения москвича) было то, что между этими двумя полюсами образовался некий вакуум: того, что составляло главную силу российского рока (особенно "новой волны"), то есть групп "сердитых" и социально-озабоченных, в Эстонии как-то не наблюдалось… Хотя и из этого правила были блестящие исключения.

Ход рок-процесса в Эстонии легко проследить по тартуским фестивалям, которые начались в 1979 году и стали ежегодной "выставкой достижения" жанра. Тарту — это что-то вроде эстонского Оксфорда: небольшой город с большим престижным университетом. Узкие улицы, мощенные брусчаткой, старинные домики, парки, холмы, тихая интеллектуальная жизнь, хорошее пиво — фантастически уютное место, хотя и не очень вяжется с рок-н-роллом. Посередине городка протекает речка; в начале мая, когда навигация еще не открыта, пассажирские теплоходы стоят на приколе, и именно в них обычно живут музыканты и их друзья и подруги, приехавшие на фестиваль. (Зная, что происходит на этих кораблях по ночам, можно только радоваться, что никто до сих пор не свалился за борт.) Концерты проходят в самом большом здании Тарту — знаменитом театре "Ванемуйне". Организация на хорошем уровне. Бедные русские, попав в Тарту, ходят с широко раскрытыми глазами и тихо завидуют тому, что происходит: рабочие сцены и техники ходят с радиопередатчиками, милиции не видно, продаются плакаты и значки с эмблемой фестиваля, работают пресс-клуб и ночной бар. В последние годы все концерты снимались на видео и записи по его собственным словам, "среди полуголых женщин". Он сам понравился мне больше, чем его песни: странный, не лишенный болезненного обаяния персонаж и к тому же совсем неплохой певец. Выслушав мою критику записи, Свинья, естественно, сказал, что "живьем" это все в сто раз круче и что я должен побывать на их концерте… Так образовалось приглашение на день рождения, обещавшее вылиться в фестиваль панк-рока. Вечеринка имела место в затрапезном ресторане под названием не то "Корма", не то "Трюм". Присутствовала вся ленинградская панк-община в количестве человек двадцати и примерно столько же любопытных (сочувствующих). "Автоматические удовлетворители" быстро доказали, что они не умеют играть вообще. Что еще хуже — им недоставало энергии. Вялая анархия на сцене сопровождалась задиранием зрителей, плевками во все стороны и битьем подвернувшейся посуды. Свинья показал себя уверенным шоуменом-импровизатором в стиле стопроцентного хамства. Образ был убедительным, но неинтересным. "Хорошо, послушайте ваших кумиров — "Пистолз". Они же не просто пьяные гнилые отщепенцы, — они играют заводную музыку, у них масса энергии… Они нигилисты, но они озабочены социальными проблемами, они не строят из себя клинических идиотов", — я пытался как-то расшевелить Свинью, но безрезультатно. Он был искренне равнодушен ко всему этому и не пытался притворяться. "Да, вот такое я никчемное дерьмо… А что делать?" — таков был его универсальный ответ на все претензии. Майк (единственный уважаемый в среде "гнилых" не-панк) точно подметил этот стоицизм ущербности и посвятил Свинье песню под названием "Я не знаю, зачем я живу, ну и черт с ним" [45].

Убоявшись столь неспокойной компании, администрация поспешила закрыть ресторан, и мы продолжили праздник в каком-то большом светлом кафе. Там было много посторонних людей, поэтому "Удовлетворители" удовлетворялись танцами "твист и пого" с незнакомыми взрослыми женщинами. Это было значительно веселее, чем их сценический акт.

Оркестр освободил сцену, и началась "акустика" — Майк и парочка совсем молодых ребят. Виктор Цой из группы "Палата № 6" спел первую и единственную сочиненную им к тому времени песню — "Мои друзья всегда идут по жизни маршем, и остановки только у пивных ларьков". Восемнадцать лет, ужасная дикция, корейская внешность — и отличная, трогательно-правдивая песня про бесцельную жизнь городских подростков с рефреном: "Мне все равно, мне все равно…"

Затем — Рыба (Алексей Рыбин), тощий бледный первокурсник с одним глазом больше другого. Быстрый одноминутный рок:

Потом он спел "Звери" — одну из самых сильных песен в советском роке. Удивительно, что, в отличие от Цоя, Рыба с тех пор практически ничего не написал. Но эта первая проба стала классикой:

Дело тут не в тексте: захватывающая мелодия словно катапультировала слово "звери", которое просто невозможно было не петь всем вместе. Если бы провести сейчас опрос на тему "Какая из советских рок-песен подошла бы вам в качестве гимна?" — большинство, я думаю, назвало бы "Рок-н-ролл — мертв" "Аквариума"… Я назвал бы "Звери" — произведение безвестного Рыбы [46], несмотря на ее нелестную аллегоричность.

Алексей Рыбин ("Рыба")

На следующее утро Гребенщиков, в доме у которого я остановился, дал мне почитать два свежих документа под заголовками "Устав рок-клуба" и "Положение о рок-клубе". В абсолютно казенной манере там перечислялись по пунктам цели и задачи, права и обязанности, привилегии и штрафы, иерархии и функции. Изредка попадалось слово "рок", и оно выглядело диковато в этом контексте. Скажем, такая фраза: "Рок-клуб ставит перед собой задачи по привлечению молодежи к широкому самодеятельному творчеству, повышению культуры зрительского восприятия и идейно-художественного уровня исполняемых произведений, а также по выявлению и пропаганде лучших образцов отечественной и зарубежной музыки данного жанра". Эти бумаги означали, что в Ленинграде была предпринята очередная, шестая по счету, попытка создать официальную организацию для неофициальных групп.