Атаманская памятка

— У донцов Вашего Величества любовь к Монарху и Августейшей фамилии его составляет другую религию их, — отвечал Власов. — Семейную радость вашу они примут, как радость собственную свою. Позволь, Государь, в этот радостный для всей России день попросить у тебя особую милость твоим верным донцам! — и с этими словами Власов, опускаясь на колени, подал Государю бумагу.

Император, видимо, был недоволен несвоевременною просьбою, но, любя Власова, принял ее.

Власов просил о прибавке жалованья офицерам. А наши офицеры в то время получали всего 71 рубль жалованья в год и должны были из этих денег одеваться и содержать лошадь.

Просьба атамана вскоре увенчалась успехом. 19 августа вышло повеление уравнять офицеров и казаков Атаманского Наследника Цесаревича полка в отношении довольствия с офицерами и казаками Л.-Гв. Казачьего полка. Производство вести по полковой линии, а не по войску, как то было раньше, и казакам вместо отпускавшихся раньше фуражных на вьючную лошадь по 21 рублю 45 коп. производить ремонтное жалованье по 37 р. 25 коп. в год. Но с этим сравнением с Лейб-Казачьим полком вышло недоразумение. В Атаманском полку, как и вообще в армейских полках, не было тогда чина подъесаула, поэтому начальство и затруднялось каким чином заменить в нашем полку чин штабс-ротмистра, имевшийся в Лейб-Казачьем полку. Разрешение этого затруднения вышло 11 февраля 1842 года, когда Высочайше повелено было переименовать войсковых старшин в майоры, есаулов в ротмистры, сотников в поручики, хорунжих в корнеты, урядников в вахмистры и унтер-офицеров, пятидесятников и приказных — в ефрейторы. Сотников же производить впредь не в есаулы, а в штабс-ротмистры.

Эту перемену уже не застал старый командир нашего полка генерал-майор Кузнецов. 4 февраля 1842 года он сдал наш полк генерал-майору Александру Петровичу Янову.

ГЛАВА XIX. Служба в Варшаве

Николаевские казаки. — Поход под Варшаву. — Смотр казачьей бригады на Лазенковском поле.

Командование генерала Янова принадлежит к самому спокойному времени в Атаманском полку. Полк учился, ходил на маневры, занимал караулы, в походах же и делах против неприятеля не участвовал. Время было мирное. 8 сентября 1843 года полк был осчастливлен новым вниманием Государя. Родившийся у Наследника Цесаревича сын, Великий Князь Николай Александрович, был зачислен в списки Атаманского полка. Вместе с тем повелено всем офицерам нашего полка присутствовать наравне с офицерами гвардии на всех выходах и балах во дворце.

20 мая 1844 года приказано в полку иметь светло-синие фуражки с синим околышем и с выпушкою по верхнему кругу: у казаков — синею, у офицеров — светло-синею.

14 апреля 1845 года вместо летних светло-синих курток даны того же цвета парадные чекмени для ношения по праздникам и в дни Высочайших смотров. Длина чекменя положена на два вершка выше колена, и установлена вышина шапки — 4 1/2 вершка.

В те времена служба казачья действительно была тяжелой. Теперешняя трехлетняя служба наша тогдашнему «Николаевскому» казаку показалась бы шуткой. Служили казаки тогда 25 лет. Молодым казаком, без усов и бороды, 20-летним парнем являлся казак на службу первоначально в армейский полк и в продолжение трех лет учился, служил, а иногда и воевал в армии. При возвращении на Дон командиры атаманских эскадронов сами выбирали лучших казаков из армии в Атаманский полк и отправляли к себе в именье; здесь их обмундировывали, осматривали лошадей и во время майского учения практиковали в езде, рубке шашками и фланкировке пиками. Джигитовкой, или, как тогда говорили, «наездничеством», занимали, не отягощая людей. Если не было войны, то первые три года службы атаманца проходили на Дону. Потом казак попадал в очередной дивизион и шел в Петербург на три года. Здесь ученье было очень строгое. Бить не только не запрещалось, но говорили, что без палки хорошего солдата не сделаешь. А потому, как в песне поется, «не довернешься — бьют, и перевернешься — бьют». Все казаки должны были быть на смотру под одно лицо. Поэтому им приказано было носить бакенбарды до усов и большие усы. Подбородок должен был быть чисто выбрит. Большие кивера надвигались на бровь и на самое ухо. Донышко их было такое маленькое, что на голове он не сидел, но туго подтягивался подбородным ремнем к подбородку. Мундиры шились узкие, шаровары носились длинные, поверх сапогов. В грязь нужно было ходить умеючи, чтобы не перепачкаться. Денег казак получал немного, и те все уходили на ваксу, на белила для ремней и на фабру для усов и бакенбардов. Разводы бывали каждое воскресенье. К разводу готовились все равно как к смотру.

При генерале Янове в наш полк вместо прежних кремневых ружей были выданы семилинейные курковые пистонные ружья, заряжаемые с дула. Чистить их было трудно, потому что сырость забиралась в самую глубь ствола. Одевать пистон на стержень было нелегко, особенно на морозе и в перчатках. Пистон маленький, в больших пальцах казака он не умещался и то и дело падал, а требовали скорой стрельбы, да еще стрельбы с коня. Покончив трехлетнюю службу в Петербургском дивизионе, казак уходил в льготный дивизион, где оставался два термина — шесть лет. Но и в это время казак оставался служащим. Он не имел права сбривать или запускать бороду, даже у себя дома. Каждую минуту его могли потребовать, и, как мы видели, требовали нередко. Весною он являлся в Тарасовку или в Ольховый Рог, где собирались льготные дивизионы, и отбывал лагерный сбор, а после шести лет льготной службы он шел снова в Петербург. И кончал он свою службу тоже в Петербурге — на 45 году жизни. Потому-то в Петербурге совсем не видно было молодых безусых лиц в рядах Атаманского полка. Только трубачи могли попадать сразу в Петербург. В Петербургских эскадронах служили казаки 26, 35 и 42 лет. За 10 лет беспорочной службы на рукав нашивалась желтая тесьмяная нашивка углом. После двадцати пяти лет казак мог быть произведен в урядники войска Донского и увольнялся совсем домой.

Уходил он из станицы молодым парнем, без усов и без бороды, а кончал службу почти стариком. Много воды утечет за девять лет отсутствия. Старый Николаевский казак и дома хозяйством не занимался. Ему нельзя было не ездить, не заниматься с ружьем, потому что забыть свое военное ремесло он не имел права. Обрабатывали землю жены казачьи да наемные хохлы. С походов и войн казак приносил добычу, которую тогда было разрешено брать, и тем подсоблял хозяйству. Наделы на Дону были большие, потому что семьи у казаков были маленькие и земли на всех хватало. Были и такие среди атаманцев казаки, которые почти всю свою двадцатипятилетнюю службу провели в рядах полка. В 1827 году, мы знаем, полк пошел в Турцию, оттуда на Днестр занимать кордоны, потом в Польшу, а потом два эскадрона ушли в Петербург. С 1827 года по 1835-й — восемь лет казаки провели вне дома. Но зато и опытны были «Николаевские» служаки в военном деле. Ездили лихо, рубили и кололи без промаха, стреляли метко. Казак за долгий срок службы успевал горячо полюбить свой полк. Полк становился его домом, его семьей. И поны-

не Николаевские старики обращают на себя внимание своим бодрым видом. Им уже за шестьдесят перевалило, а грудь прямая, голова не опущена, а глаза из-под нависших бровей смотрят открыто и смело. Николаевские казаки всегда выглядели орлами.

18 марта 1848 года наш дивизион, стоявший в Петербурге, получил из штаба Гвардейского корпуса приказ назавтра собраться на Адмиралтейской площади в походной форме.

Поход! Война! — раздались разговоры, и закипела жизнь в спокойных до той поры казармах. Кто продавал экипажи, кто менял легкую коляску на дорожную бричку, казаки пересматривали обмундирование, чистили сапоги и мундиры, белили ремни амуниции, фабрили усы и бакенбарды и готовились на смотр.

Поутру 19 марта наши эскадроны уже были выровнены левее лейб-казачьих эскадронов на Семеновском плацу, там было отслужено напутственное молебствие, и оттуда полк прошел на Адмиралтейскую площадь.