Кто дерзнет сказать, что солнце лживо

Вице-президент кооператива Мануэль Варгас повел нас осматривать хозяйство. "Повел" - это относительно: на двух машинах мы проехали по длинным узеньким дорожкам между полями.

Варгас давал пояснения:

- У нас семнадцать тысяч гектаров земли, но обработанной и вспаханной всего две тысячи семьсот гектаров. Собираемся вспахать еще две тысячи. Нужны тракторы. С тракторами пока трудновато. Главное наше богатство - это овцы. У нас их двадцать тысяч голов, шестьдесят лошадей и шестьсот коров. В этом году с каждой овцы мы взяли по четыре с половиной килограмма шерсти, всего получили восемьдесят тысяч килограммов, которые отправили в Лондон на "шерстяную" биржу. Это - золото, реальное золото... Раньше заработная плата крестьян составляла тысячу шестьсот эскудо, теперь - две двести. Зарплату мы повысили за счет продажи большого количества овец. Раньше у нас было двадцать две тысячи овец, но мы решили, что, повысив зарплату, мы создадим материальный стимул и к следующему году сумеем перевыполнить все наши планы.

- У вас есть агроном, ветеринар?

- Нет, КОРА (Организация по проведению земельной реформы) хотела прислать нам администратора, чтобы он управлял производством. Но мы на общем собрании членов нашего кооператива решили от администратора отказаться.

- А трактористы у вас есть?

- Нет.

- Допустим, вам дадут тракторы. Кто же будет на них работать?

- Пригласим тракториста.

- Как вы будете оплачивать его работу?

- Это решит ассамблея. Вообще-то, тракторы решат будущее нашего кооператива. Так считает ассамблея.

(Чилийцы, как и испанцы, очень любят титулы и термины. "Ассамблея" - это общее собрание из двадцати пяти человек, работающих в кооперативе.)

- Почему вы считаете, что главное для вас сейчас тракторы?

- Теперь мы с гектара имеем одну овцу, а со вспаханного гектара можем иметь пять голов. Вот и считайте: через год мы сможем иметь с двух тысяч заново вспаханных гектаров дополнительно десять тысяч овец.

Затем мы поехали смотреть дом, раньше принадлежавший латифундисту Бернардо де Брюни. Огромный барский особняк в английском стиле; аккуратно подстриженные газоны, круглые, диковинные кустарники. Дом стоит на самом берегу Магелланова пролива. Красота окрест неописуемая.

Я спросил Акилеса, какова, с его точки зрения, главная проблема нового кооператива. Он задумчиво ответил:

- По вашим вопросам я понял, куда вы гнули. Вы правы, Хулиан, главная проблема заключается в том, кто будет руководить работой. Нужна не только любовь к земле, нужны знания. Основной вопрос сейчас в том, чтобы кооператив смог сохранить такое количество шерсти, которое и в будущем устроит рынок в Лондоне. Кооператив ведь отправляет шерсть непосредственно на Лондонскую биржу, в "Кампо-204". Это их "биржевой код". Лондонская биржа прежде никогда не проверяла качество шерсти Бернардо де Брюни - оно было гарантировано столетиями. Рынок состоит из поставщиков и потребителей, давно знающих друг друга. Отношения складывались в течение веков. Упаси бог обмануть покупателя ворота биржи навсегда закроются перед Рио-Верде. Тогда кооператив лишится прибылей, а республика - золота, на которое можно купить тракторы.

...Зашли в огромный дом латифундиста. Сейчас здесь живут члены кооператива. В двух больших комнатах с камином, выложенным молочного цвета изразцами, поселился крестьянин Лауренсио с женой и тремя детишками. Раньше Лауренсио жил в шалаше. В прихожей он поставил маленькую печурку - жена готовит на ней обед.

- Почему не топите камин? - спросил я.

- А жарко, - улыбчиво ответил громадноростый Лауренсио.

Было холодно, свистел штормовой ветер, но Лауренсио привык к холоду - всю жизнь он прожил или в шалашике или в бараке. А здесь, защищенный каменными стенами, он впервые в жизни испытал горделивую уверенность - он теперь на равных с природой Огненной Земли. Ему сейчас тепло. (Через полтора года, сразу же после путча, латифундист де Брюни пришлет в Сантьяго своему "абогадо" телеграмму - с требованием возврата ему всех национализированных земель и выселения крестьян из его дома.)

...Распрощавшись с хозяевами, мы заехали в остерию "Рио-Верде" - маленький рыбацкий кабачок на берегу залива. Было здесь пусто. Возле стойки пьяный рыбак терзал аккордеон - играть он не умел, у него были "сложные отношения" с музыкальным слухом. Двое приятелей стояли возле пьяного рыбака и сосредоточенно ожидали "чуда": вдруг он перестанет вразнобой тыкать по клавишам заскорузлыми пальцами, а попадет куда надо - и родится мелодия, и будет песня.

Я сидел в пустой остерии; Акилес и Хосе отправились уговаривать хозяина сделать нам кофе. Я записывал в блокнот впечатления от поездки в кооператив. Главное - общее пользование землей и справедливое распределение продуктов. Это конечно же великолепно. Однако меня не покидало ощущение, что члены ассамблеи чувствуют себя - по-крестьянски упорно и цепко - единственными хозяевами земель и скота и думают прежде всего о своей выгоде. Смешно требовать от них, чтобы сначала они думали о нуждах города, провинции, республики. Каждый думает о себе, но при этом он не должен забывать об общем, о стране, о рабочих города, которые в конечном-то счете были той главной силой, которая изгнала латифундистов. Ячеистость гарантирует прочность улья. Но люди не пчелы, даже если пытаться оценивать их поступки в ракурсе "жизни пчел трудовых". Люди сильны общностью задач и целей...

Назавтра с утра пытался встретиться с оберштурмбаннфюрером СС Юлиусом Вальтером Рауффом. Он был ближайшим сотрудником шефа гестапо Мюллера, руководил газовыми зондеркомандами. После войны он скрылся в крохотном Порвенире - последнем городке на юге Огненной Земли. В 1961 году Рауфф переселился в Пунта-Аренас: чилийские законы имеют "пятнадцатилетний срок давности". Последнюю партию польских профессоров, русских солдат, американских летчиков и еврейских детей Рауфф задушил в передвижных душегубках осенью 1944 года. Рауфф человек предусмотрительный - он скрывался не пятнадцать, а семнадцать с половиной лет. Потом он устроился на консервную фабрику, управляющим. Я позвонил к нему домой.

- Кто хочет говорить с сеньором Рауффом?

- Писатель из Советского Союза.

Мне даже не ответили, просто положили трубку.

Днем - встреча с Франсиско Алеконом. Ему тридцать пять лет; в прошлом году он был избран рехидором - советником муниципалитета Пунта-Аренас. Он также "посол" провинции Магальянес в профсоюзном центре Чили. До 1970 года Франсиско был шахтером в "Мина Пекер". Помимо работы в профсоюзах и муниципалитете, он еще и пропагандист, ходит по вновь создаваемым кооперативам, в самые далекие уголки провинции, проводит беседы, пытаясь повлиять на крестьян, чтобы те, создав кооператив, не принимали немедленного решения о двухсотпроцентном повышении заработной платы. Он объясняет им: "Государство теперь наше, а вы эгоистически требуете от своих товарищей в городе невозможного".

Работа в муниципалитете сложная, ибо рехидоры представляют разные партии: два коммуниста, два социалиста, один представитель МАПУ, три христианских демократа, один радикал. (Пять левых, четыре правых - таково неустойчивое большинство.)

Франсиско закончил шесть классов, работать начал с двенадцати лет. О нищете он знает не из книг Диккенса и Глеба Успенского.

- Какие у нас сложности? Во-первых, слишком много дискутируем, во-вторых, далеко не во всех национализированных хозяйствах виден рывок вперед опять-таки много дискутируем. Только там, где сильны коммунистические и социалистические ячейки, заметен прогресс. Наши крестьяне по традиции ориентируются на христианских демократов, меньшая часть - на левых; левым сейчас приходится завоевывать крестьянскую массу. Еще одна серьезная проблема: взаимоотношения крестьян со специалистами, особенно с теми администраторами, которые при латифундистах организовывали весь сельскохозяйственный цикл. Иногда эти администраторы, обидевшись, уходят с работы (кое-где в кооперативах горячие головы относятся к ним так же, как и к латифундистам). Например, в Рио-Верде, где вы были, администратор ушел и теперь разводит овец рядом, на своем маленьком поле. А в "центре продукции Оаси Харбур" крестьяне после национализации попросили администратора остаться и руководить сельскохозяйственным производством. На своей ассамблее они приняли решение платить администратору столько же, сколько он получал и при латифундисте, семь тысяч эскудо. Если сельскохозяйственный рабочий получает две тысячи эскудо, я, ре-хидор, - две с половиной тысячи, то, очевидно, заработок администратора очень высок. И это справедливо - за знания надо платить, щедро платить. Впрочем, администраторы потеряли часть прежних привилегий: раньше у каждого была в личном пользовании машина, было два дома - один в городе, другой в степи. Раньше латифундист ежегодно платил администратору большую премию. Мы на это пойти не можем - финансовый голод. Но те администраторы, которые не замкнулись в скорлупе эгоистических интересов, думают о судьбе родины и ее будущем, те работают рука об руку с крестьянами. Нужно уметь заглядывать в завтра: крестьянин, получивший землю, будет работать в десять раз продуктивнее, чем он работал на чужой земле. Значит, повысится благосостояние народа. Значит, семь тысяч эскудо со временем станут пятнадцатью тысячами - по покупательной способности, и, таким образом, компенсируются и личная машина и ежегодные премии. Я не экономист, может, я в чем-то и неправ, но я верю в то, что говорю...