Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века

Обвес «на время».

Обвес, рассчитанный на скорость наложения и быстроту снимания с весов продаваемого.

«Сделать пиротехнику», или «радугу».

Подменить один сорт товара другим. Способ, широко практиковавшийся у мясников.(Мясо в этот год у нас не в цене, и без «радуги», слава Богу, выгодно торгуем!Нам это ни к чему... )

«Дать ассортимент» – отпустить товар высшего сорта, а довесить низшим.

Обвес «семь радостей».

Продавец одновременно старается использовать и вес бумаги, и неверные гири, и сбрасывание последних, и все прочие приемы.(Кматери – под вятери такого клявузу... Не дам другой бумаги – нет и нет!Бери без завертки, а вешать для санитарного состояния без бумаги не вправе... Ну и прощай!Приходи на «семь радостей», дите с тобой окрестим... И без твоего покупу обойдемся!)

Обмер «внатяжку» при продаже материи.

Продаваемое ловко натягивается на меру и незаметно спускается с ее конца. Последнее широко практиковалось при продаже плотных шерстяных тканей [38].

Кроме обмана и язвительного слова, в ином торговом заведении покупателя подстерегала опасность стать жертвой «оскорбления действием», как это случилось с госпожой Караваевой.

Эта молодая дама купила шляпку в Лубянском пассаже, в модном магазине купца Алексеева. К сожалению, ей недолго пришлось красоваться в обнове – буквально на следующий день у нее вытащили кошелек. Так она оказалась перед выбором: сидеть голодной или отказаться от предмета роскоши.

Однако попытка вернуть шляпку в магазин и слова «извольте деньги обратно» привели Алексеева в ярость. Вдобавок бывшая покупательница неловко махнула рукой и свалила на пол болванку с надетой на нее шляпой. Тут купец совсем взбеленился: выскочил из-за прилавка, вцепился даме в кофту так, что пуговицы градом посыпались. Караваева вырывалась, звала на помощь, но торговец схватил ее за руки, принялся трясти и гнуть к земле, заставляя встать на колени.

Даму спасли привлеченные шумом посетители пассажа. Они же выступили свидетелями в суде, рассказав, что «у дрожавшей от страха, растрепанной и растерзанной Караваевой руки были оцарапаны и в крови». За грубое обращение с покупательницей купцу Алексееву пришлось на месяц расстаться с магазином и обосноваться в арестном доме.

Еще большая неприятность случилась с доктором В. А. Закржевским. У него после посещения лампового магазина купца Мишина на Тверской улице, по свидетельству полицейского врача, «лицо было в подтеках, ссадинах, царапинах, синяках».

А началось все с того, что госпожа Вядро – квартирная хозяйка Закржевского – присмотрела в магазине абажур для лампы. Велев завернуть покупку, она подошла к кассе, за которой стоял сам владелец заведения Мишин. Женщина положила на прилавок деньги и повернулась, чтобы взять у приказчика завернутую в бумагу покупку.

– С вас, мадам, еще восемьдесят копеек, – раздался вдруг голос купца. – Вы только тридцать дали.

– Позвольте, – удивилась дама, – я дала вам рублевую монету и два пятака.

Она растерянно посмотрела на пустой прилавок – деньги Мишин уже успел смахнуть в кассовый ящик. Порылась в кошельке. Нет, все правильно. Не хватает как раз уплаченной суммы.

– Вот ведь какой бесстыжий народ пошел, – нарочито громко, на весь магазин, пробасил купец. – Суют двугривенный, а товару хотят взять на рубль.

Окончательно сконфуженная госпожа Вядро пыталась спорить и даже заявила, что если ей не верят, то пусть сосчитают деньги в кассе – истина сразу откроется. Но ее слова только подлили масла в огонь и вызвали, как сказано в заметке о происшествии, «поток дерзостей самого московского свойства».

Следом под рубрикой «Записки сумасшедшего» появился фельетон:

«Разбил стекло от лампы и сижу теперь в потемках. Разбей я это самое стекло вчера, я бы уже давно сходил бы в магазин, купил новое и сейчас сидел бы себе при лампе и читал бы какие-нибудь декадентские стишки. А ныне, прочитав, как обращаются у Мишина с покупателями, решил лучше век целый просидеть без лампы. Михей, наш сторож, тоже не хочет идти.

– Застрахуйте, – говорит, – мою жизнь в пять тысяч целковых, так я схожу.

Сидя в темноте, придумал верный путь к обогащению. Хочу открыть ламповый магазин и пустить в газетах публикацию: «Товар первый сорт. Цены без запроса. Покупателей, как оптовых, так и розничных, не увечат»».

Мишин, недовольный тем, что дело получило огласку, направил в газеты письмо-опровержение, в котором изложил свою версию случившегося:

«Недоразумение при расчете с неизвестной мне дамой не только не сопровождалось бранью и оскорблениями, но, наоборот, было мной немедленно прекращено заявлением даме, что пусть все будет согласно ее уверению, и она удалилась с купленным товаром. Дама приходила не одна, а с прислугой, и очевидно, если бы было нанесено ей хотя какое-либо оскорбление, то ей стоило только обратиться к содействию суда, и ее права были бы под охраной закона.

Но вместо этого вечером того же дня эта дама явилась ко мне в магазин с неизвестным мне лицом, потом оказавшимся врачом Закржевским. Он, подойдя к кассе, где я помещался, в присутствии многих покупателей и моих служащих, потребовал от меня извиниться перед дамой за будто бы нанесенные ей оскорбления. На мой отказ в самой вежливой форме последовало требование, чтобы я сообщил мое звание, а на мое замечание, что я этого не обязан делать перед неизвестными мне частными лицами, последовал сильный удар кулаком, в котором был зажат большой металлический карандаш, окровенивший мне лицо. Когда я вскрикнул, один из служащих схватил врача сзади за руки, но он вырвался и побил на 65 руб. посуды. Только приход полиции прекратил эту дикую сцену. В это время дама сидела на стуле, и никто ее не держал за руки. В магазине было много покупателей, из которых некоторые являются свидетелями нанесенного мне оскорбления действием».

Однако в суде свидетели нарисовали иную картину. Доктор, натолкнувшись на грубый отказ Мишина принести извинения, достал карандаш и спросил звание торговца, чтобы написать заявление в суд по всей форме. На это купец, выразив всем своим видом величайшее презрение, сказал:

– Да ты врешь, разбойник!

Возможно, в наше время эти слова уже не имеют столь уничижительного смысла, но в ту пору для дворянина с горячей польской кровью выслушивать такое от «какого-то купчишки» было форменным оскорблением. В запале Закржевский влепил торговцу пощечину, но и у того взыграло ретивое.

– Ребята, бей его! – разнесся по магазину клич.

Тут же на доктора накинулись четверо приказчиков, схватили его за руки и принялись от души лупить. Напрасно он звал на помощь. Служащий магазина, подскочив к входной двери, плотнее прикрыл ее, чтобы на улице ничего не было слышно. А из посетителей никто не вступился за несчастного врача, поскольку Мишин объявил, что все в порядке – бьют жуликов. Госпоже Вядро сделалось дурно. Она в полуобморочном состоянии рухнула на стул, но один из приказчиков закричал: «Воровки всегда притворяются в истерике!»

Спустя несколько дней после судебного процесса над Мишиным на первых страницах московских газет появилось объявление: «От лампового магазина Мих. Ив. Мишина, Мясницкая, д. Стахеева, бель-этаж.

Вследствие инцидента с г. Закржевским, имевшим место 4-го с. м. в магазине И. И. Мишина на Тверской, близ Триумфальных ворот в д. Коровина, настоящим доводится до сведения, что магазин мой, существующий около 27 лет, с означенным магазином И. И. Мишина ничего общего не имеет и отделений магазина моего в Москве нет.

Московский 1-й гильдии купец Михаил Иванович Мишин».

Конечно, сейчас это может показаться смешным – открещиваться от однофамильца посредством газетной рекламы. Однако сто лет назад московские купцы относились к коллизиям вроде «мишинского побоища» очень даже серьезно.