Мост через время

Ответ нашел Р.Л. Бартини, увидев, как ускоряется история техники, неотделимая струя реки всемирной истории. В конце 30-х годов на раскачку давалось семь-восемь лет, сейчас – год-два, если не меньше.

Я считаю это основным в своем рассказе: времени на испытание какого-либо очередного «порядка» у нас не осталось.

Красные самолёты

Роберто Бартини был человек несокрушимой убежденности, человек кристальной души, пламенный интернационалист, сдержавший юношескую клятву «положить все силы на то, чтобы красные самолёты летали быстрее черных».

О.К. Антонов, генеральный конструктор

Глава первая

1

Историки науки и техники слишком поздно заинтересовались Робертом Бартини: когда и его личные архивы, служебный и домашний, в основном «разошлись», а его друзей и соратников почти не осталось. Так что достоверных, бесспорных сведений о нем у нас не очень много, и едва ли они будут значительно пополнены. Особенно сведения о первых 20-25 годах его жизни. Для этого пришлось бы разыскать документы, которые, возможно, еще хранятся в Италии, Австрии, Венгрии, Югославии, Германии, Китае, Сирии, на Цейлоне… В найденных же не всегда совпадают отдельные факты и их освещение, толкования. Даже его фамилия в одних документах пишется на итальянский лад: Орос ди Бартини, в других – Орожди, что больше похоже на венгерскую. Впрочем, здесь, по-видимому, сказывается также разница в написании и произношении. В одних архивных извлечениях он значится уроженцем австрийской, в других – венгерской части тогдашней двуединой монархии, третьи свидетельствуют, что в 1920 году он был репатриирован из лагеря военнопленных под Владивостоком как подданный короля Италии. В 1922 году его боевая группа охраняла от Савинкова нашу делегацию на Генуэзской конференции. Но вот один из друзей Бартини, В.А. Ключенков, перерыл в библиотеках, как он утверждает, решительно все и не нашел ровным счетом ничего о пребывании Савинкова в Генуе и вообще в Италии. .

 – Странно, – сказал тогда Ключенкову Роберт Людовигович. – Я ведь с Савинковым, как сейчас его вижу, там познакомился, в Генуе…

Кому верить? Думаю, что в подобных случаях верить надо Бартини: не раз его память успешно спорила с письменными источниками. Так, по его рассказам, он еще гимназистом побывал в Фиуме^[1] на показательных полетах известного русского летчика Славороссова на аэроплане «Блерио», тогда и «заболел» авиацией. Известного? В литературе я при жизни Бартини никаких упоминаний об этом летчике найти не смог, а потом все же оказалось – был такой летчик, Харитон Никанорович Славороссов! Летал на «Блерио» перед публикой в Фиуме в 1912 году, и многие авиаторы хорошо его знали, в том числе М.В. Водопьянов.

Но и сведения, полученные прямо от Бартини, тоже со временем основательно уточнялись. В первые годы нашего знакомства он, вспоминая своих родителей, говорил: «мама Паола», – а в неоконченной автобиографической повести «Цепь» пишет, что это была его мачеха. Бесконечно дорогой ему человек, но все же – мачеха. А маму свою он не помнил, даже имени ее не знал: имя от него скрыли. Впрочем, и в «Цепи», по его словам, он привел о себе только часть правды.

Эта часть, если ее дополнить не вошедшими в повесть устными рассказами Роберта Людовиговича и освободить от необязательных подробностей, получается такой. В 1900 году жена вице-губернатора провинции Фиуме барона Лодовико Орос ди Бартини, одного из богатейших и знатнейших людей Австро-Венгерской империи, решила взять на воспитание трехлетнего Роберто, приемного сына своего садовника.

Супругов ди Бартини связывали взаимная преданность, старинная дружба их родов, общее детство. Но они не любили друг друга. И за это, в чем была убеждена глубоко религиозная донна Паола, их покарало небо – бездетностью. Искупить свою вину они могли, только дав счастье чужому ребенку.

Вероятно, это решение тоскующей донны подкрепилось еще и тем, что малыш был уж очень хорош, судя по его, правда, чуть более позднему портрету. Улыбчивый,

1

ясноглазый, с нежной круглой мордашкой. Целыми днями он самозабвенно, никому не докучая, играл в саду, строил там замки и крепости, катался верхом на сумрачной Алисе, черном ньюфаундленде, и удивительная покорность ему бессловесной твари тоже была признана неким знаком… Словом, все складывалось прекрасно, если бы не упрямство садовника. Просьбу хозяев отдать им Роберто он категорически отверг, почему – не сказал. На содержание мальчика и, по-видимому, еще за молчание он ежемесячно получал откуда-то деньги с посыльным, что свидетельствовало о богатстве плативших или об их желании остаться в тени. Почта не приняла бы перевод от инкогнито.

Тогда вице-губернаторша поручила частному детективу найти этих людей, чтобы попробовать договориться о Роберто непосредственно с ними.

И детектив поручение выполнил. Однако прежде чем доложить о результатах своих трудов, он попросил ее превосходительство собраться с силами.

Дальше идет совсем уже мелодрама. Изложим ее коротко.

…Ребенок, понятно, внебрачный. Его мать, сирота, жила у родственников, не очень состоятельных, но заносчивых мадьярских дворян, гордых своим происхождением чуть ли не от Карла Анжуйского. Грех семнадцатилетней племянницы обнаружился, и разгневанные опекуны увезли ее на север, в Мишкольц, где до разрешения от бремени держали взаперти, чтобы скрыть позор. При родах она впала в беспамятство, а когда очнулась и окрепла, ей сказали, что мальчик умер. В действительности же его тайком отдали в крестьянскую семью.

Молодая женщина не поверила опекунам. Через полгода она нашла сына и уехала с ним к его отцу. Но в родном городе узнала, что ее возлюбленный под давлением семейных обстоятельств женился.

В Мишкольц она вернулась ночью, никого о своем возвращении не предупредив. Ее не ждали, не встречали, на это обратил внимание кучер почтовой кареты. Как установило следствие, до утра она ходила по улицам. И на рассвете, положив спящего Роберто на крыльцо дома опекунов, утопилась.

Мальчика снова отдали тем же крестьянам. А далее судьбе было угодно, чтобы они перебрались в Фиуме, где глава этой семьи стал садовником в резиденции вице-губернатора…

Дойдя до этого места, детектив, с разрешения донны, достал папиросу, но сломал последнюю спичку. Позвонили, и горничная принесла новую коробку. Закурив, он вдруг принялся рассматривать бронзовое основание настольной лампы, затем инкрустацию стола… Пришлось ему напомнить, что рассказ еще не кончен.

 – Совершенно справедливо, не кончен… Но дальнейшее еще тяжелее, поверьте! Поэтому не оставить ли нам все, как оно есть? Советую… О, хорошо, хорошо, повинуюсь! Видите ли.,, отец мальчика – барон Лодовико.

Прошу читателей, закономерно ищущих в подобных повествованиях – об ученых, конструкторах – прежде всего сути дела, рассказа об открытиях и изобретениях, не пропускать эти стороны биографии Бартини. Что было, то было, да и от существа дела они не так уж далеки. Недаром Роберт Людовигович и в своей повести, и в разговорах, казалось, ничем не связанных с теми давними событиями, постоянно обращался к этой теме. А в письме, которое он назвал «Моя воля», найденном при разборе его домашнего архива в Москве, просил: «Собрать сведения о всей моей жизни. Извлеките из нее урок…»

Сведения о его жизни в Фиуме, о тамошнем его окружении многое позволяют прояснить. Понятнее становится чрезвычайная, горькая привязанность вице-губернатора к сыну, «своенравие» Роберто, едва ли возможное при иных, средненормальных отношениях в семье, его невероятная по привычным для нас меркам, уникальная и потому полезная для изучения история.

2