Собрать Русь ! (Не в силе Бог, а в правде)

Глава XI

САМОПОЖЕРТВОВАНИЕ

Наступил вечер.

Великий князь, Иван Молодой, задумчиво бродил по саду, прислушиваясь к каждому шороху, и румянец появлялся на его бледных щеках, а глаза начинали лихорадочно блестеть.

Заветное желание его повидать Настю и обменяться с нею несколькими словами готово было исполниться. Девушка склонилась на уговоры Зины и на советы лукавой Марфы, говоривших, что Иван Молодой истосковался до недуга и болен сердцем.

И самой Насте страстно хотелось видеть царевича в последний раз, чтобы проститься с ним и покинуть родную семью. Она сказала отцу, что желает поступить в монастырь, и Холмский не решался насиловать волю дочери.

Он знал ее сердечное горе и жалел бедную девушку.

Ни царевич Иван, ни скромная, кроткая Настя не подозревали, что являются жертвами интриги.

Ида и Марфа ловко подстроили всю эту комбинацию, и даже Зина, принимавшая участие в судьбе Насти, не думала, что ей выпала роль предательницы.

Назавтра царевичу предстояло ехать к войску и, быть может, лишиться жизни, отстаивая принцип самовластия, которому в душе он совершенно не сочувствовал; он должен надолго покинуть Москву и потеряет возможность даже издали взглянуть на милую девушку.

Как обрадовался царевич, когда шепнула ему Зина, что Настя придет к калитке.

В этот день он был особенно ласков с Еленой и с сыном, как будто заранее искупая свой невинный поступок. Царевич не замечал, что глаза жены ревниво следят за ним, что молодая женщина гневно кусает губы и нетерпеливо ждет вечернего часа.

На половине Софии Фоминишны тоже волновались и тревожились, но и повода не давали заметить, что знают что-либо. Две партии взаимно обманывали друг друга и, восхищаясь своею хитростью, считали противников забавными глупцами.

Зина подружилась с Настей, временно гостившей у тетки, Татьяны Дмитриевны Холмской, и, узнав ее горе, всей душой жалела девушку. Они гуляли по саду, обнявшись, и откровенно разговаривали обо всем, что может занимать юные головки.

Устраивая для подруги тайное свидание, Зина и о себе позаботилась. Ей хотелось повидаться с Артемием, и сегодня сговорились они встретиться в саду.

- Приди, Артемий, непременно, - сказала Зина. - Надо мне тебе одно дело сказать.

- Хорошо, приду! - спокойно отвечал Артемий, любивший болтать и смеяться с бойкой девушкой.

Незадолго до вечера, когда Зина распевала какую-то песенку, София Фоминишна незаметно очутилась сзади нее.

Увидав государыню, девушка вспыхнула.

- Что так весела ты, Зина? Чему радуешься?

- Хорошо мне жить возле твоей милости, государыня! Добрая ты, ласковая к сироте... Другим у отца с матерью не так хорошо живется...

- Ничего у тебя нет на душе, чтобы ты мне сказать хотела? - спросила София.

- Нет, государыня... Ничего нет.

- Правда? Меня ты обманывать не станешь?

Зина покраснела еще больше.

Единственный секрет ее: двойное свидание, назначенное на этот вечер... Но разве посмеет она сказать, что любит Артемия?..

- Правда... - прошептала Зина.

"Вероятно, она сама ничего не знает или не понимает!" - подумала София, ощущая смутное неудовольствие из-за интриги Иды и опасаясь за ее исход.

Царевич Иван пришел в сад значительно раньше, чем следовало, и, бродя по лугу, время от времени поглядывал на дворцовые сени и различные переходы, с которых видны были и калитка, и лужок.

"Еще подсмотрит кто да батюшке передадут! - думал молодой человек. Эх, зачем не захотел отец моего счастья, моей радости! Был бы я ему еще лучшим слугой, еще ретивее бы исполнял его волю... Ах, Настя! Настя!.."

Словно в ответ на это восклицание послышался легкий шорох, и в темных летниках с платками на головах показались две женские фигуры.

Одна из них была Настя. Царевич узнал свою радость, ее походку, и сердце его трепетно сжалось.

- Не уходи... останься... я боюсь! - донесся до него голос Насти. Девушка испугалась и старалась удержать свою подругу.

Но Зина тихо засмеялась в ответ и скрылась в легком сумраке августовского вечера.

Забывая всякую осторожность, царевич бросился к Насте и, взяв ее за руку, довел до большого камня у опушки рощи.

- Настя... голубка... Как извелась ты... похудела! - смотря на девушку и не веря своим глазам, произнес Иван.

- Не такая стала?! Хуже... Знаю, знаю... Слезы не красят, царевич, грустно возразила Настя.

- Царевич! Нет, зови меня, как прежде... Иваном... Ваней... Помнишь, когда мы еще детьми играли вместе... когда твой брат и я - мы ссорились, а ты мирила нас... Господи! Давно ли все миновало, а сколько горя пережито! Думал: не выжить... с тоски пропаду, а нет же... не посылает Бог смерти...

- Не говори так, царевич, тебе великая судьба на небе предназначена... Ты должен терпеть... Все к лучшему!

- Настя! Кто научил тебя так думать, так говорить! - воскликнул уязвленный Иван. - Или басурмане, что у отца твоего живут, натолковали тебе такие речи... Ты не жалеешь о нашей разлуке? Ты не плачешь, как прежде? Не тоскуешь?

- Царевич, не брани меня, не осуждай. Нам выпали разные пути, и надо покориться!.. Я тосковала и плакала, пока не понимала всего. Афоня-странник и священные книги, что он научил меня читать, раскрыли предо мною новый мир... Нет, царевич, не о смерти тебе надо просить у Бога... Нет! Пусть даст он тебе силы исполнять свой долг священный!

Иван с изумлением внимал речам Насти. Чем-то чуждым и холодным веяло от этой прелестной и веселой девушки, очевидно повторявшей чужие слова.

- Настя! - воскликнул он. - Довольно! Не хочу я такие речи от тебя слушать. С утра до ночи повторяют мне одно и то же. Пойми, истосковался я, измучился... Пожалей меня... Скажи ласковое словечко, чтобы... помирать было легче.

Девушка молчала. Она успела сделаться начетчицей* за годы разлуки, она решилась посвятить себя Богу, и, хотя в душе ее бушевали страсти, она считала жесточайшим грехом заговорить о своих чувствах.

_______________

* Н а ч е т ч и к - церковный чтец.

Она согласилась на тайное свидание, как на трудный подвиг. Ей говорили, что Иван тоскует и страдает, что в семье царевича нет настоящего согласия, и Настя мечтала повлиять на Ивана и силою веры примирить его с печальной судьбой.

- Зачем же ты пришла, Настя, - с упреком сказал царевич. - Хотелось тебе, видно, горем моим потешиться...

- Проститься я пришла... - кротко вымолвила девушка.

- Проститься?! Замуж идешь?

Голос Ивана дрогнул и лицо побледнело.

- В монастырь иду, царевич...

Ивану стало стыдно за свое подозрение. Он опустился на колени и поцеловал край летника Насти.

- Прости меня, голубка, прости... Святая ты, чистая... Да, да, иди от мирского соблазна, от греховных людей. Не тебе, голубице, жить среди них!.. Иди! Молись! Завтра и я уеду далече... далече... И никогда не увижу я больше твоих чудных очей, не увижу усмешки на твоих устах... Молись, голубка, чтобы скорей Бог по душу мою послал... Ой, горько, как горько!

Царевич зарыдал как ребенок.

Настя склонилась к нему, обняла его и припала на его груди. Она тоже плакала, но теми тихими, сердце надрывающими слезами, которые не облегчают наболевшую душу, не успокаивают, а еще сильнее, еще мучительнее растравляют зияющую рану.

В сумраке надвигающейся ночи царевич и Настя сидели обнявшись как брат и сестра. Любовная страсть сменилась тихим умилением, и они разговаривали о светлых днях далекого прошлого, о будущем, отнять которое никто не в силах...

Воля царя-отца могла запретить сыну взять в жены избранницу сердца, но мечтать о загробной жизни и, веруя в будущее, говорить о счастье единения там, в заоблачных селениях, - кто мог отнять у них эти блаженные надежды!

Все, что почерпнула Настя из священных книг и чем обогатил ее ум странник Афоня, все, что помогло ей осилить личное горе и смотреть на него, как на испытание, посланное свыше, - все передавала теперь кроткая девушка своему милому.