История России. XX век. Как Россия шла к ХХ веку. От начала царствования Николая II до конца Граждан

Второй болезненный вопрос был о границах Польши. Временное правительство продолжало линию Императорской России на создание единой Польши из ее Русской, Германской и Австрийской частей. Границы Польши с Германией и Австро-Венгрией или их странами-наследницами должна будет провести будущая международная мирная конференция, но граница между Российским государством и Польшей в «Воззвании» определялась как «этническая». Те губернии и уезды, где большинство составляют поляки, – отходят к Польше; те, где поляки в меньшинстве, – остаются за Россией. Границу между Россией и Польшей определят комиссии, созданные Учредительными собраниями Польши и России, – объявляло «Воззвание».

16 марта Временное правительство создало «Ликвидационную комиссию по делам Царства Польского» на паритетных началах под председательством известного польского общественного деятеля адвоката А. Р. Ледницкого. С русской стороны в комиссию входили видные чиновники и профессора – С. А. Котляревский, А. В. Карташов, товарищ министра финансов Шателен, сенатор Кони, Л. И. Петражицкий, руководитель юридической службы МИД Г. Н. Михайловский (сын известного народника). Польскую сторону представляли архиепископ Могилевский барон Ропп, епископ Цепляк, член Государственной Думы С. Грабский, член Гос. Совета Шебеко, князь Святополк-Четвертинский. Местом работы комиссии был избран Зимний дворец, на ее открытии с речами выступили министр-председатель князь Львов, министр иностранных дел Милюков. Все говорили о том великом значении, которое обретает свободное дарование свободы Польше свободной Россией.

Комиссия работала до самого Октябрьского переворота. Члены комиссии от Временного правительства последовательно отстаивали интересы России в территориальных и финансовых вопросах (в частности сохранили за Россией большую часть Холмской губернии и Литву, обязали будущую Польшу взять на себя пропорциональную часть русских государственных долгов), но ни на минуту не ставили под сомнение сам вопрос о польской независимости. Комиссия работала в духе большой взаимной доброжелательности. Поляки даже выражали желание иметь общую внешнюю границу России и Польши и предлагали на международных мирных переговорах составить общую делегацию. Взаимное доверие было полным.

Свободное дарование независимости Польше имело огромный резонанс среди славян Австрийской Империи. Чешский национальный лидер Томаш Масарик это специально подчеркнул при встрече с Милюковым. Если восстанавливается независимость Польши в свободном союзе с демократической Россией, то на тех же принципах должны обрести независимость Чехия и Словакия. Хорваты, словенцы, боснийцы желали объединиться в такое же свободное южнославянское государство с сербами и черногорцами. Для Австрии польская независимость, дарованная Россией, означала государственный развал, для Германии появление мощного союза славянских народов на ее восточных границах – конец всех планов «дранг нах остен». Поэтому Центральные державы удвоили после «Обращения» 15 марта свои усилия по скорейшему развалу России и замене верного союзникам русского правительства прогерманским.

Особую опасность для Австрийской империи имела тенденция перехода в русское гражданство тысяч австрийских военнопленных славянского происхождения. Временное правительство создало специальную комиссию под руководством сенатора Лизогуба (будущий премьер-министр Украинского правительства гетмана Скоропадского) – опытного юриста и пламенного панслависта, для урегулирования этого вопроса. Комиссия дала свои предложения, а Временное правительство утвердило правила свободного изменения гражданства на российское военнопленными Центральных держав. Принятие этих правил привело к резкому увеличению ходатайств о смене гражданства. Десятки тысяч западных и южных славян желали видеть себя не только в государственном, но и в личном союзе со свободной Россией. Тем славянским военнопленным, которые не хотели менять гражданства, комиссия Лизогуба предложила дать право на свободное проживание и трудоустройство на территории России. Это предложение также было принято. Для огромного числа чехов, словаков, хорватов, словенцев, болгар Россия стала второй родиной, и в трудную годину русского изгнания славянские народы вспомнили это и протянули руку братской помощи нищим русским беженцам.

2.1.12. Церковь и отношение к вере после февраля. Московский собор 1917–1918 гг.

Февральская революция стала социальным детонатором антирелигиозных настроений среди недовольных своей жизнью людей. В их представлении Церковь и царство были едины, и разочарование в царстве естественно сказывалось и на отношении к Церкви. Мировая война расшатала нравственные устои многомиллионной Русской армии, костяк которой составляло крестьянство. Огрубение нравов и потеря чувства законности (в том числе и «поколебание» понятия о собственности) создавали благоприятную почву для разжигания в людях низменных страстей. Все это напрямую касалось Православной Церкви, которая не представляла себя существующей автономно от власти. Власть в том числе и прежде всего церковная строится на прочном фундаменте традиции. Разрушение «формы» поэтому не могло не сказаться на восприятии содержания. Военные почувствовали это одними из первых. По словам протопресвитера Георгия Шавельского, если в конце 1916 г. он мог призвать нарушивших свой долг солдат к покаянию, то к концу мая 1917 г. ситуация уже никак не поддавалась контролю: «… результат получился совершенно обратный: разъяренная толпа чуть не растерзала меня», – вспоминал отец Георгий свое посещение не желавших идти в окопы солдат 63-го Сибирского полка.

Уважение к духовенству после падения самодержавия резко пошло вниз. Изменилось и отношение к религии. Генерал А. И. Деникин впоследствии писал, что к началу XX века религиозность русского народа пошатнулась, и он постепенно стал терять свой христианский облик, подпадая под власть материальных интересов. «Я исхожу лишь из того несомненного факта, – указывал Деникин, – что поступавшая в военные ряды молодежь к вопросам веры и Церкви относилась довольно равнодушно… духовенству не удалось вызвать религиозного подъема среди войск». Генерал вспомнил поразивший его эпизод из военной жизни. Один из полков стрелковой дивизии около позиций с любовью возвел походный храм, но в первые недели революции некий поручик решил, что его рота размещена плохо, и использовал храм в качестве казармы, сделав в алтаре отхожее место. «Я не удивляюсь, – писал Деникин, – что в полку нашелся негодяй-офицер, что начальство было терроризировано и молчало. Но почему 2–3 тысячи русских православных людей, воспитанных в мистических формах культа, равнодушно отнеслись к такому осквернению и поруганию святыни?».

Для генерала случай с храмом служил лишь иллюстрацией нравственного нездоровья русского народа. Православное духовенство, по убеждению Деникина, осталось за бортом разбушевавшейся жизни, и это печальное обстоятельство не вызывало у него удивления. Для него закономерно, что митрополиты и епископы разделили участь правившей бюрократии, а «низшее духовенство» – судьбу русской интеллигенции. Клирики были бессильны для борьбы, и на первой стадии революции сколько-нибудь заметного народно-религиозного движения не возникло.

В первые дни революции даже Св. Синод оказался в самом хвосте событий, плохо понимая происходившее. По рассказу товарища обер-прокурора князя Жевахова, на заседании 26 февраля 1917 г. присутствовали не все иерархи, не было обер-прокурора. Сознавая опасность развивавшегося движения, князь предложил первоприсутствующему члену митрополиту Владимиру (Богоявленскому) выпустить воззвание к населению, которое было бы не только зачитано в храмах, но и расклеено на улицах. По мысли Жевахова, воззвание могло явиться для бунтовщиков грозным предупреждением со стороны Церкви, влекущим, в случае ослушания, церковную кару. Но члены Св. Синода никакого постановления не приняли. Заседание 26 февраля оказалось последним в императорской России. Через несколько дней Император отрекся от престола, и Церковь навсегда лишилась своего «Верховного ктитора». К такому развороту событий она была явно не готова. «Всеобщего ликования» по случаю свержения самодержавия большинство архиереев не понимало. «На душе моей лежала тяжесть, – вспоминал впоследствии митрополит Евлогий (Георгиевский). – Вероятно, многие испытывали то же, что и я». Для православной иерархии падение самодержавного строя было тем больнее, что некоторые ее представители считались креатурами Григория Распутина и, следовательно, виновниками имевших место «нестроений». Показательно, что уже в самом начале событий, еще до отречения Императора, был арестован столичный митрополит Питирим (Окнов).