Три карты усатой княгини. Истории о знаменитых русских женщинах

Наконец, 4 июня 1805 года с Семеновой заключили первый контракт, приняв на штатное амплуа первой любовницы [29] и назначив жалованье 500 рублей в год (в пять раз меньше, чем у второстепенных актеров бывшей в фаворе французской труппы). Одновременно ей дали казенную квартиру — в доме с окнами, выходящими на Екатерининский канал. Квартира выглядела довольно убого, но ей, ничем не избалованной, она показалась хоромами. С ней поселилась мать — так требовали приличия. На следующий день после того, как мать и дочь справили новоселье, у дома остановилась карета князя Ивана Алексеевича Гагарина…

К этому времени у не знающей своего отца Семеновой и Гагарина, потомка Рюрика, установились довольно странные отношения, бывшие предметом обсуждения в высшем обществе и ничуть им не понятые. Ранний вдовец Гагарин был очень богат — он владел тысячами крестьянских душ, обширными землями и великолепными особняками в Петербурге. Воспитание детей он передоверил специально выписанным из-за границы гувернерам и многочисленной челяди, а себя посвятил меценатству и главной своей страсти — театру. Князь занимал значительный по тем временам общественный пост — он был постоянным членом репертуарного комитета петербургских императорских театров. Притом он слыл знатоком и ценителем не только театра, но и прелестей молодых актрис — кое-кто из них, зная о щедрости Гагарина, сами стремились обратить на себя внимание князя. Поговаривали, что в одном из своих дворцов он содержал чуть ли не целый гарем.

Впрочем, надо отдать должное Гагарину — человек порядочный, он никогда не добивался женской благосклонности принуждением. Ему было тридцать, когда он впервые увидел Семенову на сцене училища в пьесе Августа Коцебу «Примирение двух братьев»; ей — еще не исполнилось шестнадцати. Она поразила его своей красотой. Современник, в передаче театроведа XIX века А. А. Ярцева, описывает ее так: «Она представляла совершенный тип древнегреческой красавицы и для трагических ролей была идеалом женской красоты. Строгий, благородный профиль ее напоминал… древние камеи; прямой, пропорциональный нос с небольшим горбом, каштановые волосы, темно-голубые, даже синеватые, глаза, окаймленные ресницами, умеренный рот — все это вместе обаятельно действовало на каждого».

Князь был сражен и при первом же случае пригласил Семенову к себе, однако неожиданно получил полный афронт. Тогда он начал ухаживать — присылать цветы, дорогие конфеты, драгоценности. Отказываться от подарков было нельзя, это выглядело бы как резкий вызов устоявшимся обычаям и демонстрация неприязни; поэтому она принимала их, сдержанно благодарила и… более ничего. Он начал искать встреч с ней, она этих встреч избегала. Он загорался все сильнее, она становилась все холоднее. В какой-то момент князь вдруг понял, что готов бросить к ее ногам свои миллионы, а она терпела страшную нужду и заставляла его искать повод, чтобы подарить ей очередную безделушку. Напомним, что Семенова до восемнадцати с половиной лет числилась в воспитанницах и состояла на казенном содержании; а вот каков, к примеру, был завтрак воспитанницы: ломоть серого хлеба и кружка сбитня — дешевого напитка, настоянного на пряностях.

Строптивость, с какой Семенова встречала ухаживания князя — особенно на фоне ее бедности, — вызывала всеобщее недоумение; столь же недоуменно — особенно на фоне его богатства — воспринималось трепетное отношение к ней князя. Общество видело во всем этом что-то ненормальное, подрывающее основы…

И вот: стоило Семеновой поселиться на отдельной квартире, как Гагарин тут же оказался у ее дверей. «Уж не хотите ли вы меня скомпрометировать, князь?» — сказала она ему, и Гагарин, сконфуженный, отбыл восвояси. К этому времени, безнадежно влюбленный, он позабыл свой гарем, зажил чуть ли не монахом и мечтал лишь об одном — чтобы Катерина ответила ему взаимностью. Незаметно они поменялись ролями: зависимая от всех Семенова вела себя так, будто управляет не только своей судьбой, но и судьбой князя, а князь, без пяти минут обер-шталмейстер при дворе Александра I и сенатор, наоборот, попал в полную зависимость от «безродной» актерки. История, если перенести ее в наше время, вполне достойная мексиканского сериала — с той только разницей, что она реальная…

Что оставалось делать князю? Как и всем влюбленным во все времена — ждать и надеяться. Тем более что после принятия в штат Семенова получила возможность выезжать и стала появляться у его приятеля, директора Публичной библиотеки Алексея Николаевича Оленина, в доме которого по традиции собирались люди, причастные к литературе и изящным искусствам. Гагарин зачастил к Олениным. В многочисленных мемуарах описывается, как зачарованно он слушал, когда Семенова читала отрывки из ролей.

Дом Олениных был особенным домом. Здесь царила атмосфера раскрепощенности, но не было и намека на пошлость. Сословное неравенство скрадывалось общей причастностью к искусству; следовательно, было незаметно или почти незаметно, — во всяком случае, оно отходило на второй план, и общение богатого вельможи с неимущей актрисой не содержало в себе никакого подтекста. Именно в доме Олениных Гагарин и Семенова стали впервые нормально разговаривать друг с другом, и она, недоверчивая в силу опыта своей непростой жизни, вдруг обнаружила в нем не только интересного мужчину, но и интересного собеседника.

Другим местом, где они виделись, был знаменитый «чердак» — расположенная на верхнем этаже (отсюда и название) дома на Малой Подьяческой улице квартира князя Александра Александровича Шаховского, начальника репертуарной части петербургских императорских театров, у которого собирался весь театральный люд. На «чердаке» царила романтическая атмосфера. В пору сближения Семеновой и Гагарина застрелился из ревности к актрисе Александре Асенковой частый посетитель «чердака» кавалергард фон Лay. Чуть позже постоянные гости Шаховского учинили из-за балерины Истоминой знаменитую «четверную» дуэль, на которой погиб другой молодой кавалергард — граф Василий Шереметев.

Неуловимо отношение Семеновой к Гагарину стало меняться, и в какой-то момент столь тщательно возводимая ею крепость рухнула. Любовь стала взаимной, но соединились они не скоро. Прошло еще немало времени, прежде чем Гагарин сумел убедить Семенову, что он нисколько не намерен стеснять ее свободу, что она по-прежнему будет играть в театре, а он во всем станет помогать ей (многие актрисы, «приняв покровительство», вынужденно оставляли сцену — этого, если отношения приобретали полуофициальный статус, требовали приличия). И в самом деле, в дальнейшем князь никогда не оставлял забот о сценической карьере Семеновой и ограждал свою возлюбленную от любых неприятностей. Он влиял на театральный репертуар — с тем чтобы в него включались пьесы, в которых Семенова могла бы блеснуть во всей красе, мешал творческим планам других претенденток на место примы русского театра (увы, приходится это признать), всячески поддерживал авторов любимых ею пьес и тех, кто помогал разучивать ей роли. К примеру, поэт Николай Гнедич, под чьим руководством были подготовлены многие роли Семеновой, в том числе Мария Стюарт («Мария Стюарт» по Ф. Шиллеру, 1809), Ариана («Ариана» П. Корнеля, 1811), Клитемнестра («Ифигения в Авлиде» Ж. Расина, 1815), получил от князя особый пансион «на совершенствование перевода “Илиады”».

Но главное, Гагарину удалось убедить Семенову в том, что она будет не наложницей, а полноправной хранительницей семейного очага. О браке, правда, поначалу речь не шла, но, если представить дистанцию, которая их разделяла, это вполне понятно. Забегая вперед, заметим, что позже князю (и его родственникам!) пришлось долго уговаривать Семенову выйти за него замуж.

Итак, на четвертый год ухаживаний Гагарин добился желанной цели, и Семенова переселилась в один из его особняков на Большой Миллионной улице. У нее появились свои слуги, свой собственный выезд, своя дача на Аптекарском острове, богатые туалеты и бессчетные драгоценности. Но самым важным ее приобретением стала любовь. В первые годы их романа князь любил ее страстно, до самоотречения. Нив чем не желая стеснять Семенову, он поселился отдельно, в другом своем доме на Большой Морской, и приезжал к ней как бы в гости. Дошло до того, что язвительный поэт Петр Вяземский назвал князя как-то Гагариным-Семеновским, и это прозвище сопровождало его всю жизнь. Семенову «Гагаринской» никто не величал — в глазах современников она сама по себе значила многое.