Три карты усатой княгини. Истории о знаменитых русских женщинах

В начале XX века на месте бань, выстроенных Сандуновым, выросли новые, которые стоят и поныне. Вот так: не сумей устоять Лиза Уранова перед всесильным графом Безбородко — и не было бы у столицы знаменитых Сандуновских бань!

Наивная муза Катерина Семенова, или Княгиня с театральных подмостков

В 1796 году в столичное театральное училище, находившееся под личным патронажем Екатерины II, была принята девочка неполных десяти лет — «безродная» Катенька Семенова. Первым делом девочку, как и прочих воспитанниц, облачили в казенную форму: мешковатое миткалевое платье, башмаки на вырост и обязательную косынку, делавшую юных служительниц Мельпомены похожими на монашек.

Через пятьдесят с лишним лет в Александринском театре дважды в неделю, когда давали трагедии, можно было видеть вдову действительного тайного советника и сенатора, ценителя искусств и мастера петербургской масонской «Ложи Орла Российского» князя Ивана Алексеевича Гагарина. Прежде чем направиться на свое место в бенуаре, она обычно останавливалась у служебного входа и смотрела, как идут артисты. С людьми сцены, однако — что было принято аристократами той поры, — княгиня не общалась и после спектакля всегда отправлялась домой, в одинокую квартиру на Фонтанке. Если бы кто-то из далекого 1796-го смог бы перенестись в конец 40-х годов следующего века, вряд ли бы он признал в этой стареющей, полной достоинства импозантной даме робкую девочку в миткалевом платье, стеснявшуюся своей «безродности» и старательно избегавшую разговоров о своем происхождении.

Тут скрывалась жгучая тайна. В детстве эта тема всегда была для нее запретной. Много позже, уже приобретя титул «великой трагедийной актрисы», она узнала, что отчеством и фамилией — Семенова — обязана дворовому человеку Семену, получившему вольную вместе с матерью, крепостной родовитого и богатого смоленского помещика Путяты. Но Семен не был ее отцом. Не был ее отцом, скорее всего, и учитель сына Путяты, позже — секретарь кадетского корпуса Прохор Жданов [27], в доме которого она воспитывалась до поступления в училище. Бытовала версия, что отец Семеновой — сам Путята, но точно установлено, что это не так — не сходится по срокам.

В то же время кто-то, имевший весьма высокое положение и пожелавший остаться неизвестным, хлопотал о ее судьбе и устройстве в училище. Ведь попасть туда было непросто — едва ли не половина из восемнадцати детей обоего пола оказались в числе воспитанников попечением самой императрицы. И почти все они — это надо отметить особо — происходили из актерских семей. Ее появление среди них выглядело странно и вызывало вопросы, ответы на которые не найдены до сих пор. Тайна Семеновой так и осталась тайной — мать не открылась ей даже на смертном одре. Ей не удалось узнать даже то, был ли у них с младшей сестрой Нимфодорой, тоже впоследствии прошедшей через училище и ставшей актрисой первого ряда, общий отец. Обе они были красавицы, но при этом в них отсутствовало хотя бы малейшее сходство.

Тайна рождения наложила отпечаток на всю дальнейшую судьбу Семеновой. Соученики преследовали ее насмешками, недомолвками и шушуканьем за спиной. Она отвечала им презрительным молчанием и держалась особняком. Возможно, именно тогда в ней сформировались качества, которые позже резко выделяли ее из актерской среды. Семенова отличалась запредельным самолюбием, не терпела никаких сравнений с собой и стремилась побеждать в любом соперничестве.

Что не удивительно: она с детства чувствовала свою необычность. Не была капризна, но вела себя так, словно ощущала свое предназначение. Она была холодна и давала волю страстям лишь на сцене, ненавидела лакейство, весьма распространенное в тогдашней актерской среде, и не искала ничьего покровительства. Грациозная сдержанность — вот что отмечают в ней современники, знавшие ее с юных, почти детских лет.

Впрочем, ее предощущению своей особой судьбы были причины. Очень рано стала очевидной уникальность ее способностей. Семенова, как мало кто, соответствовала требованиям театра своего времени, вбиравшего в себя многие из ныне самостоятельных видов искусств. Кто-то хорошо декламировал, кто-то обладал абсолютным слухом и приятным голосом, кто-то прекрасно танцевал… Ей же было дано все разом: природный драматический талант, позволявший органично, с одной репетиции входить в любую роль, музыкальность (у нее был контральто широкого диапазона), пластичность, — Семенова одинаково уверенно чувствовала себя как на оперной, так и на балетной сцене.

Ей рано стали поручать сольные эпизоды во «взрослых» драматических спектаклях. Она переиграла чуть ли не все известные роли пастухов и пастушек, пажей и юных принцев, исполнила все партии отроков в операх и амуров в балетах. В пятнадцать лет о ней заговорили знатоки, в шестнадцать у нее появились стойкие почитатели, в семнадцать, после роли Антигоны в драме Владислава Озерова «Эдип в Афинах», на нее обрушилась слава — невероятная, оглушительная, и в один вечер она сделалась знаменитой.

Наверное, все дело было в ее удивительной искренности — на сцене она не играла, а жила. По рассказу С. Т. Аксакова, свидетеля триумфа Семеновой, она так вжилась в роль Антигоны, что «вырвалась у воинов и убежала вслед за Эдипом, чего по пьесе не следовало делать; сцена оставалась, может быть минуты две, пустою; публика, восхищенная игрой Семеновой, продолжала хлопать; когда же воины притащили Антигону на сцену насильно, то гром рукоплесканий потряс театр! Все вышло так естественно, что публика не могла заметить нарушения хода пьесы». Поэт Константин Батюшков под впечатлением игры Семеновой написал после премьеры озеровской драмы стихотворение, которое начиналось словами «Я видел красоту, достойную венца», а Яков Шушерин, один из столпов русского театра, сказал тогда о Семеновой, что смотреть ее надо, «стоя на коленях».

А она, уже поименованная «великой» и превратившая свое имя Екатерина, отняв начальную букву «Е», в сценический псевдоним, продолжала числиться в воспитанницах училища. По неписаным правилам время пребывания в училище ничем ограничено не было — срок обучения каждого воспитанника определялся особо и зависел исключительно от желания театрального начальства. И начальство пожелало так, что в труппу петербургского императорского театра Семенову приняли только через год после триумфа в «Эдипе в Афинах», когда она с невероятным успехом сыграла и следующую свою роль — Зафиры в спектакле по пьесе Якова Княжнина «Росслав». Главная причина такого отношения была далека от дел творческих и сводилась целиком к делам житейским.

Путь всякой талантливой и красивой (а иных и не держали) воспитанницы училища был предопределен. Стоило девушке оформиться и хотя бы немного проявить себя, как рядом появлялись великосветские поклонники. Бывало, что девушек превращали в обыкновенных наложниц, и лишь самым стойким удавалось избежать этой участи — у аристократов на юных актерок была непреходящая мода.

Справедливости ради стоит сказать, что многие воспитанницы училища сами грезили о богатом любовнике в надежде обеспечить себя на всю дальнейшую жизнь. Одним это удавалось: например, Нимфодора, — как пишет в своих «Воспоминаниях» Авдотья Панаева, «красавица: высокая, стройная, с необыкновенно нежным цветом лица, с синими большими глазами и, как смоль, черными волосами», — стала любовницей графа со сложной тройной фамилией Мусин-Пушкин-Брюс и отнюдь не пожалела об этом — вся жизнь ее прошла в богатстве и неге. Но большинству девушек не удалось снискать ни любви, ни богатства; трагедий же и сломанных судеб было не счесть.

Семенова по этому пути не пошла и высокого покровителя не обрела, хотя недостатка в предложениях, конечно же, не испытывала. Вокруг нее бушевали страсти — по мере того как росла ее известность, покорение Семеновой становилось делом чести для мужчин из круга театралов. Она же этого будто не замечала и поплатилась в результате двумя лишними годами жизни в непонятном статусе воспитанницы [28] и, что еще хуже, унизительным безденежьем. Взамен, однако, сохранила самоуважение и — что, казалось бы, в представившихся условиях невозможно — оставила право выбора мужчины за собой.