Римская история в лицах

Энобарб:

«Сейчас я расскажу.

Ее баркас горел в воде, как жар.

Корма была из золота, а парус

Из пурпура. Там ароматы жгли,

И ветер замирал от восхищенья.

Под звуки флейт приподнимались в лад

Серебряные весла, и теченье

Вдогонку музыке шумело вслед.

Ее самой словами не опишешь.

Она лежала в золотом шатре

Стройней Венеры, а ведь и богиня

Не подлинность, а сказка и мечта.

По сторонам у ней, как купидоны,

Стояли, с ямочками на щеках,

Смеющиеся дети с веерами,

От веянья которых пламенел

Ее румянец.

Агриппа:

Я воображаю Антония!

Энобарб:

Как нимфы на реке

Служанки не спускали глаз с царицы.

Одна вела баркас, в руках другой

Так и сновали шелковые снасти.

Как я сказал, с баркаса долетал

Пьянящий запах...»

(II акт, 2-я сцена)

Точно следуя за цепью событий в рассказе Плутарха, Шекспир чутьем художника воскрешает чувства и мотивы поведения героев трагедии. В первую очередь — историю трагической любви Антония и Клеопатры. Не случайно он не обращает внимания на упомянутую историком образованность египетской царицы. Теперь ее ум позволяет Клеопатре при первой же встрече найти верную манеру общения с Антонием. Сразу же разглядев в нем простоватого и грубого солдата, она, как пишет Плутарх, «сама заговорила в подобном же тоне — смело и без всяких стеснений». Антоний влюбляется не в умную, тонкую собеседницу, как некогда Цезарь, а просто в женщину, обольстительную, страстную, непрестанно меняющуюся. Приведенный мной отрывок разговора адъютанта Антония, Энобарба, и приближенных Октавиана, Агриппы и Мецената, относится к моменту первой после сражения при Филиппах встречи Октавиана и Антония. Октавиан сватает за Антония свою сестру. Когда они выходят, происходит следующий диалог, в котором речь идет о Клеопатре:

Меценат:

«Теперь ее он бросит навсегда.

Энобарб:

Антоний? Что ты! Ни за что на свете.

Ее разнообразью нет конца.

Пред ней бессильны возраст и привычка.

Другие пресыщают, а она

Все время будит новые желанья.

Она сумела возвести разгул

На высоту служенья и снискала

Хвалы жрецов».

Антоний теряет голову. Он бросает войско, начатый было поход в Парфию и уезжает вслед за Клеопатрой в Александрию. Этот гуляка, развратник, солдафон оставил в Истории ни с чем не сравнимый пример самоотверженной любви. Кому еще случилось сложить к ногам возлюбленной Римскую империю? А ведь не случись этого (по выражению Бунина) «солнечного удара», единоборство с Октавианом, скорее всего, окончилось бы в пользу Антония... А Клеопатра? Любит ли она Антония или расчетливо соблазняет могущественного римлянина ради укрепления своей власти над Египтом? Не для того ли она подделывается под его грубые привычки?

В Александрии они непрерывно пируют: бражничают ночи напролет. Чтобы показать размах этого чревоугодия, Плутарх приводит следующий дошедший до него рассказ.

«Врач Филот, родом из Амфисии, рассказывал моему деду Лампирию, что как раз в ту пору он изучал медицину в Александрии и познакомился с одним из поваров царицы, который уговорил его поглядеть, с какой роскошью готовится у них обед. Его привели на кухню, и среди прочего изобилия он увидел восемь кабанов, которых жарили разом, и удивился многолюдности предстоящего пира. Его знакомец засмеялся и ответил: «Гостей будет немного, человек двенадцать, но каждое блюдо надо подавать в тот миг, когда оно вкуснее всего, а пропустить этот миг проще простого. Ведь Антоний может потребовать обед и сразу, а случается, и отложит ненадолго — прикажет принести сперва кубок или увлечется разговором и не захочет его прервать. Выходит, — закончил повар, — готовится не один, а много обедов, потому что время никак не угадаешь...» (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Антоний, XXVIII)

В другом месте биографии Антония Плутарх записывает:

«Клеопатра... всякий раз сообщая все новую сладость и прелесть любому делу или развлечению, за какое ни брался Антоний, ни на шаг не отпуская его ни днем ни ночью, крепче и крепче приковывала к себе римлянина. Вместе с ним она играла в кости, вместе пила, вместе охотилась, бывала в числе зрителей, когда он упражнялся с оружием, а по ночам, когда в платье раба он бродил и слонялся по городу, останавливаясь у дверей и окон домов и осыпая обычными своими шутками хозяев — людей простого звания, Клеопатра и тут была рядом с Антонием, одетая ему под стать. Нередко он и сам слышал в ответ злые насмешки и даже возвращался домой, помятый кулаками александрийцев, хотя большинство и догадывалось, с кем имеет дело». (Там же, XXIX)

Похоже на расчетливое обольщение? Пожалуй, да. Но Шекспир другого мнения. Клеопатра полюбила так же горячо и беззаветно. На этот раз не ум и благородство, а просто мужскую стать и мальчишескую непосредственность Антония. Оценила силу его страстного влечения. Антонию сорок два года — наилучший возраст мужчины. А ей уже двадцать восемь! Кажется, что это — очень много. Она упоминает о появившихся морщинках. Антоний — ее последняя пылкая любовь. Как у Цветаевой (в том же возрасте): «Скоро уж из ласточек в колдуньи...» На протяжении четырех актов трагедии Шекспир, строго следуя фактологии Плутарха, четко выписывает образ сильной, страстно любящей, безумно ревнивой женщины.

Вот в первой же сцене спектакля Антонию сообщают, что прибыли гонцы из Рима. Подозревая, что это вести от жены Антония, Фульвии, Клеопатра в припадке ревности безжалостно язвит его:

Служитель:

«Из Рима вести, добрый государь.

Антоний:

Какая скука! Только поскорее.

Клеопатра:

Нет, расспроси, Антоний. Может быть,

Не в духе Фульвия и юный Цезарь

Приказывает: «Сделай то и то,

Займи то царство и очисти это,

Иначе будет плохо».

Антоний:

Милый друг!

Клеопатра:

Я не шучу. По-видимому, больше

Задерживаться здесь тебе нельзя,

Иначе Цезарь даст тебе отставку.

Как знаешь сам. Где Фульвии письмо?

Нет, Цезаря посланье, виновата.

Да нет, обоих, я хочу сказать,

Прими гонцов. Клянусь венцом Египта,

Ты покраснел, вернейший знак того,

Что ты боишься Цезаря, Антоний.

А может быть, стыдливость эта — страх

Пред Фульвией и будущей отчиткой? Но где ж гонцы?»

А в пятой сцене, когда Антоний уезжает на войну в Сирию, она тоскует, мечется, ежедневно шлет к нему гонцов. Во втором акте в припадке ярости пытается убить гонца, принесшего ей весть о новой женитьбе Антония. А когда гонец убегает, посылает вслед придворного, веля узнать, как выглядит ее новая соперница, сколько ей лет, каков оттенок ее волос и рост.

В одиннадцатой сцене третьего акта смиренно умоляет о прощении за свой испуг во время морской битвы.

В тринадцатой — покорно сносит жестокие оскорбления от отчаявшегося было Антония («Я взял тебя объедком с тарелки Цезаря»). И сама застегивает ему панцирь, когда он, поборов отчаяние, решает дать сражение Октавиану уже под стенами Александрии. В четвертом акте, после нового поражения Антония, Клеопатра без единого слова протеста выслушивает поток проклятий, который он обрушивает на ее голову, молча уходит, укрывается в гробнице. Не оскорбленная гордость владеет ею, а тревога — не разлюбил ли ее Антоний. Рушится царство, Октавиан уже у ворот столицы, а ее тревожит только это. Ей необходимо сейчас, немедленно разрешить свои сомнения. Она приказывает евнуху сообщить Антонию, что царица покончила с собой, и посмотреть, как он примет это известие. Узнав о мнимой смерти Клеопатры, Антоний пытается убить себя. Смертельно раненного, его приносят к высокой гробнице. С помощью служанок Клеопатра втаскивает его через окно. Видя, что Антоний умирает, Клеопатра теряет сознание. Решив наложить на себя руки, она не думает о смерти. Душа ее полна Антонием. В последней сцене трагедии, в полубреду она говорит: