Хронико либеральной революции. (Как удалось отстоять реформы)

Кстати, он далеко не единственный из крупных государственных деятелей — причем деятелей современной эпохи, — кто считал возможным подобный выбор. Вспомнить хотя бы того же генерала де Голля. Стиль его правления был таков, что он без колебаний шел на нарушение конституции. Причем в ситуациях, где необходимость этого была гораздо менее очевидной, чем в случае Ельцина. Так, в 1962 году генерал задумал изменить порядок выборов президента. Согласно Основному закону, главу государства избирали 80 тысяч выборщиков. Де Голль же решил, что его должен избирать весь народ: по мнению генерала, именно такой порядок способен придать президенту статус выразителя воли всей нации. Согласно конституции, для любого ее изменения требовалось соответствующее решение Национального собрания и Сената. Зная, что большинство депутатов отрицательно относятся к намеченной им реформе, де Голль сразу вынес ее на референдум. Поднялась буря протестов: как так, это же вопиющее беззаконие! Но де Голль решительно отмел подобные обвинения, заявив, что интересы Франции важнее любого закона. Защитников конституции он обвинил в «юридическом фетишизме». «Мы знаем, чего стоят все эти конституции! — говорил де Голль. — У нас их было семнадцать за 150 лет, и природа вещей оказалась сильнее конституционных текстов».

5 октября 1962 года Национальное собрание после двухдневных ожесточенных дебатов отклонило деголлевскую реформу, отправив — таков был порядок, — в отставку правительство. Тогда де Голль распустил Национальное собрание.

А спустя три недели, 28 октября, его реформа получила одобрение на референдуме. Новый порядок избрания президента был установлен.

Таков, повторяю, был реформаторский стиль де Голля. Он буквально проламывался сквозь сопротивление политиков, чиновников, депутатов, сквозь частокол мешающих ему законов, апеллируя непосредственно — к народу.

Если вернуться к Ельцину, не надо забывать, что «мятеж» против него — мятеж в широком смысле — начался задолго до того, как президент вышел за рамки Конституции: неприятие, злобу, ненависть вызывал прежде всего курс экономических реформ правительства Ельцина — Гайдара…

Это при том, что сами же их будущие лютые ненавистники на V съезде, повторяю, одобрили «основные принципы экономической реформы, изложенные в обращении президента», постановили, что любые правовые акты, принятые в обеспечение экономической реформы, «подлежат приоритетному исполнению». Потом они много сил приложили, чтобы люди забыли об этом их одобрении, чтобы у всех в сознании прочно закрепилось: это, дескать, Ельцин с Гайдаром придумали невесть что, а мы тут ни при чем, мы всегда были против.

Когда мне говорят, что депутаты сопротивлялись реформам Гайдара из-за того, что они лучше него разбирались в экономике и отчетливо видели ошибочность затеянных им преобразований, меня просто смех душит. Кто? Депутаты? Да большинство из них не понимали в экономике самых элементарных вещей! Что такое инфляция и зачем с ней бороться. Что такое финансовая стабилизация и для чего она нужна. Что такое кредитная ставка и какое она имеет значение. Каким образом можно укрепить рубль и что это даст. Попытки правительства заставить работать «денежные инструменты» считались чем-то «от лукавого»… Ко всему этому приклеивалось презрительное словечко «монетаризм». Вы же помните: едва ли не единственным дружным депутатским требованием было — печатать, печатать, печатать рубли, насыщать ими экономику! А после этого — вернуться к привычному, милому их сердцу командованию: увеличить производство штанов, повысить производство кастрюль и т. д.! Вот и вся реформа по-депутатски. Непреложный факт: к концу 1991 года российская (советская еще) экономика просто остановилась. Гайдар предотвратил ее окончательный крах, спас страну от голода. От погружения в кромешный хаос.

Можно ли было провести реформы — начальный их этап — лучше? Наверное, можно. Теоретически. В принципе, ведь всегда все можно сделать лучше, чем реально сделано. Но на практике никто ничего лучшего тогда не предложил. И совсем не очевидно, что те запоздалые предложения, которые мы до сих пор слышим с разных сторон, будь они реализованы в то время, в самом деле что-то радикально улучшили бы.

Трагедия заключалась в другом — в том, что четкие, в высшей степени профессиональные действия Гайдара на уровне макроэкономики не были поддержаны на «микроуровне» — практическими хозяйственниками. Сам Гайдар, как известно, к таковым не принадлежал (что постоянно ставилось ему в вину). Да и в том случае, если бы он был практическим хозяйственником, управленцем, — не под силу одному человеку, будь он семи пядей во лбу, из центра, из Москвы проследить за тем, чтобы по всей огромной стране, во всех ее уголках, все делалось так, как надо, как того требуют условия перехода от тупого многодесятилетнего коммунистического хозяйствования к нормальному рыночному. Как надо, мало где делалось. Реально на уровне микроэкономики преобладали некомпетентность и прямой саботаж. Ну и, конечно, традиционные для России разгильдяйство, воровство, жульничество… Букет подлостей, объединяемых ныне всеохватным словом «коррупция». При этом, однако, вина за все провалы и просчеты, где бы они ни случались, взваливалась, конечно, на одного человека — автора реформ. Он, он во всем виноват! Кто же еще? Не мы же в самом деле, такие умные, такие честные, такие справедливые! Это вполне в нашем российском духе.

Яростное сопротивление тогдашней «элиты» (омерзительное слово, но удобное в употреблении) начавшимся реформам было вызвано вовсе не какими-то их неисправимыми изъянами, а совсем иными причинами, вполне очевидными. Та часть «элиты», которая еще при коммунистах получила устойчивое положение во власти, в хозяйственных структурах, боялась при начавшихся переменах это положение утратить («Аргументы и факты» как-то привели данные о социальном составе хасбулатовского Верховного Совета: 80 процентов его составляли бывшие первые и вторые партийные секретари, а также директора предприятий). Другая часть этой самой «элиты», — только еще начинавшая «восхождение на Олимп», — рассчитывала подскочить на него, оседлав народное недовольство реформами (то, что такое недовольство неизбежно возникнет, эти деятели верхним чутьем уловили еще до того, как реформы начались).

Неизбежна ли была кровь? Разве нельзя было прийти к какому-то компромиссу? Наверное, можно. Если бы парламент у нас действительно был парламентом, то есть действовал парламентскими методами. Но большевики — а тогдашняя так называемая непримиримая оппозиция, без сомнения, была правопреемницей большевиков — к таковым не привыкли. Компромисс ей был не нужен, поскольку она была совершенно уверена, что сумеет «свалить» Ельцина — ведь на ее стороне была Конституция, Советы разных уровней, а в перспективе, как она надеялась, и силовые структуры.

Правда, в неспособности к компромиссу, в постоянном стремлении обострить обстановку Хасбулатов постоянно обвинял как раз Ельцина. Но Ельцин как никто другой был заинтересован в спокойствии и стабильности. Ради этого он постоянно шел на уступки своим противникам. Тот, кто прочел эту книгу, мог в этом убедиться. Нередко уступки были чрезмерны — во всяком случае, соратники постоянно упрекали Ельцина в этом. Яркий пример — «сдача» Гайдара на VII съезде. Никакой особой необходимости в этом не было: даже после того, как Съезд не утвердил Гайдара премьером, президент имел право своим указом назначить его и.о. премьера еще на три месяца. В ту пору — пору стремительных перемен — это был огромный срок. За три месяца много чего можно было сделать. Но Ельцин решил «раскурить трубку мира» с депутатами. В результате премьером стал Черномырдин. И хотя Виктор Степанович не оправдал надежд Хасбулатова, не сделался его другом и соратником, ущерб от «рокировочки» Гайдар — Черномырдин для только еще набиравших силу реформ был очевиден.