Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945

— Однако ты, паря... — заговорил он и смолк, подбирая подходящий эпитет. — Того... лихач: сразу на таран норовишь... Колонна прошла, ф-фу... Выводи машину. Будешь замыкающим. Дистанцию держи двести метров и гляди у меня в оба, а то сниму.

Подавленный случившимся, я раза три глушил мотор, трогая машину с места: руки и ноги обмякли и плохо слушались. [66]

Танк вернулся на исходный рубеж с опозданием, и я уже совсем примирился с заслуженной карой, ожидающей меня, но, к моему удивлению, инструктор доложил руководителю занятий, что курсант такой-то выполнил задание удовлетворительно. Больше мы легкий танк не водили.

Еще было вождение КВ по видимому ориентиру и трудное вождение по азимуту. Ночное вождение (единственное) закончилось «удочкой», потому что я ухитрился потерять из виду на фоне темных деревьев темный силуэт впереди ползущей машины (ночь была безлунная, а мой КВ шел последним) и закружился по широкой лесной поляне, словно слепой щенок, пытаясь отыскать след, оставленный колонной. Но что увидишь из маленького смотрового люка темной ночью в лесу? И пришлось разбудить сладко посапывающего рядом водителя-инструктора, убаюканного спокойной и плавной ездой. Он недовольно пробурчал что-то, высунулся из люка механика-водителя, быстро сориентировался, затем сам развернул машину в нужном направлении и снова спокойно нахохлился на своем сиденье. А я, догнав колонну, уже не «отпускал» далеко черную корму переднего танка.

И наконец самое трудное и вместе с тем самое интересное — вождение с преодолением препятствий. Наш танкодром представлял собою обширный участок пересеченной местности, сильно изрезанной оврагами и кое-где покрытой хвойным лесом. Самым труднопроходимым местом считалось поле, вернее, бывший лес, со множеством завалов, образовавшихся из вкривь и вкось упавших деревьев, с торчащими на каждом шагу толстыми пнями разной высоты, с оврагами, у которых было немало крутых спусков и подъемов с эскарпами и контрэскарпами, с волчьими ямами и противотанковым рвом с условными обозначениями минных полей и даже с разбросанными по земле черными круглыми блинами немецких противотанковых мин без взрывателей. Короче, это знаменитое поле было густо напичкано всевозможной противотанковой пакостью (вот только ежей и надолб я там не заметил), не считая длинных траншей и окопов, которые тянулись по полю в разных направлениях и в которых тоже можно было успешно застрять.

Первым в день занятий на это поле — «поле слез» — прибывал тягач, и скучать без дела ему ни разу не приходилось. Плохо ли, хорошо ли, но мы научились переползать и каверзное поле. Надо бы побольше потренироваться, да время не ждало. [67]

После мартовских стрельб пришла наконец долгожданная весна, пока еще робкая, неторопливая, и все-таки питомцы ЧТТУ ожили, греясь в редкие свободные от дел минуты где-нибудь на припеке, жмурясь при этом от блаженства, словно коты. А занимались до изнеможения, так как наступала пора последних зачетов, а тотчас после них предстояло сдавать государственные зачеты (так здесь называются экзамены). Урывками следим за положением на фронтах. Самое главное нам понятно: зимнее наступление, начатое Брянским и Воронежским фронтами еще в январе, захлебнулось во второй половине марта. Повторилось в несколько улучшенной редакции то же, что произошло той весной. Немцы не только не отдали Орел, но снова 18 марта заняли Белгород, а следом за ним — Харьков, которые были освобождены Воронежским фронтом в феврале.

Теперь наши сидят между Харьковом и Орлом, широко и глубоко, до двухсот километров, вклинившись во вражескую оборону. На карте, что вывешена в красном уголке, обозначено флажками положение фронтов. И даже нам, военным без году неделя, ясно, что фрицы попытаются подрубить под основание огромный выступ, на котором стоят два наших фронта: Центральный — против Орла и Воронежский — против Харькова. 10—11 апреля

Сдавали госзачеты. Весеннее солнце в затишке ласково греет спины сквозь шинель, а на открытых местах студеный ветер выжимает слезу и кидает в дрожь.

Судорожно держу ответ по технике: трудно все же за такое короткое время одолеть целую бездну премудростей.

Неудобно перед преподавателем тактики, майором Бойцовым: наверное, только один я ухитрился сморозить такую чушь, что сам удивляюсь. Заумь необыкновеннейшая! Вводная мне была такая: «Вы ведете машину в атаку. Вдруг замечаете впереди на снегу черные кружки. Ваши действия?»

— Газометы! — выпаливаю я, вспомнив виденную на стенде в каком-то учебном классе фотографию времен Первой мировой войны: на белом поле длинные ряды газометов, полузанесенных снегом. Широкие жерла их уставились прямо на зрителя и кажутся поэтому черными кружками. Преподаватель, удивленно взглянув на меня, раздельно повторяет вводную, [68] и я, мучительно краснея, исправляю свою ошибку. Остальные две задачи решаю, должно быть, вполне правильно, так как тройки по тактике все-таки не получил.

Электротехнику сдавали хорошо, хотя электротехнический класс был теплый и по этой причине в нем всегда клонило в сон, особенно после пребывания на морозе. Но у преподавателя электротехники была выработана собственная «противосонная» тактика. Однажды кто-то из нашего отделения, кажется Перфильев, «проспал» схему включения электростартера. Проштрафившемуся было приказано восемнадцать раз подряд показать на схеме и объяснить, в какой последовательности срабатывают все элементы цепи. Начал наш товарищ медленно, то и дело спотыкаясь, и ему помогали по разрешению преподавателя, а закончил быстро и четко. Вместе с ним освоило трудную схему и все отделение.

* * *

Вот и госзачеты позади» а мы целых полмесяца ни курсанты, ни офицеры. Наконец пришел приказ о производстве. 1 мая

Все курсанты 3-го батальона произведены в офицеры, кроме двух нерадивых и разболтанных, которых еще зимой отчислили из училища, присвоив звание старших сержантов. Оба были направлены в маршевую танковую роту.

А, к черту все! Мы — техники-лейтенанты! Но целых восемь дней после присвоения звания почему-то бездельничаем в ЧТТУ. 9 мая

Нас обмундировали наспех в хлопчатобумажные одежды. Лично меня — во второй раз с начала службы. Только сапог новых не дали: срок носки не вышел. Жаль, потому что мои «б/у» давно просят каши: задники разваливаются прямо на глазах.

Итак, завтра безусые 18—19-летние юнцы с лейтенантскими звездочками на зеленых полевых погонах в последний раз выйдут из Северных ворот училища с тем, чтобы уже не вернуться сюда. Это называется выпуском, но не взыщешь же за это с войны... Мы знаем немало случаев, особенно в сорок [69] первом и даже в сорок втором, когда курсанты училищ вообще уходили прямо в бой. И наши Северные ворота уже ведут не просто в город, а в формируемые части.

А мы здорово привыкли друг к другу... Взвод у нас был хороший, пусть и не лучший в училище. Вписываю в свою тетрадь еще фамилии товарищей: Бик-Мухамедов, Володин, Проданов, Сунцов, носатый Зяма Ландсберг, невозмутимый сибиряк Мотовилов. Помнятся из роты: маленький Голдобин; рослый и плотный сержант Круглов, сильный и доброжелательный; бледный и тонкий Бородин — собрат по швабре при нарядах вне очереди; белобрысый неуклюжий увалень Елькин, с которым тоже встречались на «вождении» и даже один раз поссорились среди ночи до драки, уставшие и злые; хитрый длинный курсант старшина Алексеев, за свое обличье и повадки прозванный Лисицей. А помкомвзвода сержант Иванов в моем представлении был какой-то гидрой, которая могла поступить по-человечески разве только по ошибке. Командир учебного отделения Вовка Ларченко гораздо лучше.

Старшинами (их почему-то было два) нашу 13-ю роту («Особую Штрафную Непромокаемую», как посмеивались над нами другие роты нашего батальона) бог наградил «правильно»: один из них, старый, здешний, великий почитатель Бахуса, а второй — самонадеянный тупица Бычков (из сверхсрочников, был курсантом и одновременно старшиной нашей роты в ЧВАШМ).

Прощай, ЧТТУ!

«А как вспомним старину, так споем про старшину: «Под нары, под нары, под нары!» — запечатлено в припеве песни из устного курсантского творчества. 10 мая