Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945

Вшестером, при «поддержке» двух этих швабр, мы, дружно поднажав, покончили с уборкой за два с половиной часа. Правда, спины у нас взмокли, а ноги и руки гудели. Впоследствии некоторые наши курсанты наловчились управляться с полами за полтора часа, но это уже относится к области ротных рекордов.

Постепенно научились мы и многому другому, в том числе так называемой «маскировке» и «сачкованию», без которых в отдельных случаях никак нельзя обойтись служивому, но главное — умению и готовности в любое время дня и ночи работать до предела своих сил и не страшиться никаких трудностей.

«Питомцы ЧТТУ»! Это выражение сначала почему-то нас несколько шокировало. Но именно здесь, в стенах этого совсем молодого танкового училища, в его холодных классах, ледяных тирах и парках, на его танкодроме и отдаленном полигоне, его питомцы — безусые мальчишки — становились водителями и командирами грозных КВ. «Черными мамонтами» почтительно называли фашисты наши тяжелые танки, которые наводили на врага ужас мощью своего огня и неуязвимостью брони, особенно в первый год войны.

«Питомец ЧТТУ» — это обращение, которым заканчивается припев нашей училищной песни. Слова песни сочинены одним из курсантов более раннего выпуска, а музыку написал композитор, в порядке шефства связанный с нашим училищем.

Не то поздней осенью, не то в начале зимы он приезжал в училище и выступал перед курсантами и преподавателями. Речь шла о музыке и сопровождалась исполнением небольших фортепьянных пьес и отдельных фрагментов из крупных классических произведений. Играл гость по памяти. Постепенно встреча перешла в оживленную беседу. Посыпались вопросы, в том числе и о композиторском труде. Кто-то из ребят попросил гостя рассказать историю создания нашего марша.

Композитор, утомленный человек с пышной седеющей шевелюрой, в скромном одеянии, с длинным теплым шарфом на [51] шее (в клубе, как и везде в училище, было достаточно холодно), с веселым юмором поведал нам о муках творчества вообще, а в заключение — о своих творческих поисках при работе над нашей песней. Она обязательно должна была стать строевой. «Сейчас все в строю, даже лирическая песня», — заметил он задумчиво и вздохнул.

Особенно насмешил нас маэстро рассказом о том, как он решил лично прокатиться в танке, чтобы получше представить себе состояние и ощущения людей, членов экипажа, идущих в бой, а затем постараться выразить все это в музыке. И композитора прокатили. Сперва от училища до танкодрома — с «ветерком», потом по танкодрому — с преодолением несложных препятствий, а сверх программы пару раз пальнули (разумеется, с разрешения начальства) холостым зарядом из танковой пушки. Перед выездом ему, как положено, показали его место в машине, разъяснили обязанности, которые заключались в том, чтобы не мешать работать экипажу, а главное — покрепче держаться, чтобы не ушибиться. За что держаться — тоже показали.

После возвращения КВ с танкодрома бедный служитель муз сумел выкарабкаться из башни только с помощью курсантов, так как совершенно ошалел от непрерывной тряски, чувствительных толчков, стального лязга гусениц и басовитого рева мощного дизеля, к которому присоединялся при резком увеличении числа оборотов дикий вой вентилятора. К концу короткой, но необычной творческой поездки у композитора сильно закружилась голова, его мутило от неприятных запахов газойля и нагретого масла — этого специфического аромата, который никогда не выветривается из машины, как только она начинает ходить сама.

А песня в конце концов удалась. Суровый мотив ее и своеобразный ритм припева, чем-то напоминающий уверенно-неудержимое движение тяжелого танка, что устремился в атаку по неровному, изрытому снарядами полю, и полные сдержанной силы слова — все это было близко и понятно каждому из нас и запало глубоко в душу. Это был наш кровный марш, сразу же ставший одной из любимых строевых песен воспитанников Челябинского танкового. Мелодию я бережно храню в памяти, так как нотной грамоте «мы все учились понемногу», с пятого на десятое, а слова доверил своему верному спутнику дневнику, чтобы не забылись со временем или чтобы не исчезла [52] вместе со мною (на войне все может случиться) хорошая песня. Всего за полгода (зато каких!) после училища уже успел, к великому моему огорчению, начисто «выветриться» начальный куплет, а за точность четвертого не ручаюсь: его пришлось «реставрировать».

Марш курсантов ЧТТУ

1...

Припев:

Страна дала нам грозные машины —

Мы будем бить по грозному врагу.

Вперед, танкист, в суровую годину!

Вперед, танкист — питомец ЧТТУ!

2

Настанет день, когда по танкодрому

Последний ляжет гусеничный след.

Учебу мы прошли по-боевому —

Час наступил сражений и побед.

Припев.

3

Дружней гудите, мощные моторы!

Стеною встал разгневанный Урал.

Чтоб защитить страны своей просторы,

Он воевать на запад нас послал.

Припев.

4

Когда помчится грозная лавина,

Сметая силу вражью на пути,

Веди бесстрашно в бой свою машину:

К победе ближе тот, кто впереди.

Припев.

Наконец немцев, окруженных под Сталинградом, наши прижали так, что фрицу теперь ни охнуть ни вздохнуть. 8 января немецкому командованию был предъявлен ультиматум, но фашисты отказались его принять и подлейшим образом обстреляли наших парламентеров. А чего еще можно ожидать от подонков гитлеровской выучки? Однако наше командование, не желая напрасного кровопролития с обеих сторон, на следующий день вновь направило к немцам парламентеров с [53] предложением сдаться. На этот раз гитлеровцы пропустили парламентеров в свое расположение, но высшее немецкое начальство не пожелало принять наших офицеров, ультиматум же опять был отвергнут с решительной наглостью. 10 января

Наши войска перешли в решительное наступление, не давая фашистам передышки ни днем ни ночью. Только за двое суток непрерывных боев войска Донского, Юго-Западного, Сталинградского фронтов полностью разгромили две пехотные и одну моторизованную дивизии противника, ликвидировали так называемый мариновский выступ и вышли на реку Россошка.

* * *

Как-то в лютую стужу нашу роту назначили в наряд по училищу. На сей раз я попал в караул, и нам с Перфильевым достался 13-й (дополнительный) пост. Он выставлялся возле громадного штабеля дров после окончания рабочего дня и снимался с приходом заведующего топливным складом.

Мест в караульном помещении для нас не было, и смена часовых на нашем посту производилась без разводящего. Отдыхали мы в своем расположении. Поднимал караульных на пост дневальный по роте. Овчинных тулупов и валенок на дополнительные посты не полагалось.

Заступая на пост в первую смену, с 18 часов, принимаю под охрану одну опломбированную дверь каптерки, в которой днем работает завскладом, и высоченный длинный штабель неразделанных дров. Мороз вначале показался мне вполне терпимым, но стоять на месте все же не давал. Бодро прохаживаюсь вокруг штабеля, протаптывая тропку поудобнее, и, согласно уставу караульной службы, изучаю обстановку. С той стороны, что обращена к соседнему складскому помещению, мой штабель освещается электрической лампой, висящей под жестяным колпаком на столбе. Из-за угла склада периодически возникает на минуту неуклюжая фигура часового в необъятной долгополой шубе с высоким, торчмя стоящим воротом. Винтовка в руках курсанта кажется безобидной детской игрушкой — до того она мала и тонка в сравнении с тулупом. За этот участок можно не опасаться. Другой край вверенного мне объекта прячется [54] в тени, а за ним, метрах в двадцати, тянется высокий забор, отделяющий территорию училища от внешнего мира. Дыр здесь в ограде нет, в отличие от участка между третьим батальоном и клубом, где в иные торжественные дни, связанные обычно с приездом вышестоящего начальства, выставляются часовые и даже однажды был подстрелен разгильдяй, упорно желавший удалиться в самоволку.