Весна в Крыму (Преображение России - 15)

- Позавтракать и в дороге можно... А если сейчас не поехать, то до сумерек и не доберешься.

- До сумерек дай бог и теперь добраться: дорога грязная, - я ведь видел.

- За один день все равно не сделаешь этого...

- Обыденкой не выйдет дело... Придется ночевать там в гостинице... Пока приедешь, - банк закроют: банки в два часа закрываются... Ехать, так завтра с утра пораньше, а нынче извозчика договорить.

- Конечно, если завтра пораньше выехать, то будет гораздо лучше, сразу согласилась она, довольная уже и тем, что может поехать.

Завтракали вместе. Лицо Федора и за завтраком оставалось деревянным.

- Князь Львов будто стоит во главе теперь, - говорил он, жуя крутое яйцо. - Пускай себе он князь, но сила, однако ж, в том, что не великий, а маленький, вот что! Родзянко - помещик екатеринославский, Керенский адвокат... Там другие еще всякие, - однако ж я им не присягал, и не смеют они от меня никакой службы требовать... Да там и не служба, - это в мирное время считается служба, а там, на фронте, сейчас ты живой, а через пять минут сапоги с тебя с убитого сымут... А также шинель твою и всю одежду мундирную обратно в цейхгауз сдадут, другим каким пригодится, - вот как на франте: не об человеке забота, а об одеже, об сапогах. А от вас, от людей, какое вы прежде название имели, - отодрали подковки, свалили вас в кучу, как все одно поленья, полковой поп вас отпел, кадилом над вами помахал и в яму вас общую свалили, - называется это "братская могила"... И в список вас занесли писаря на случай справок каких, - вот и вся ваша жизнь.

Наталья Львовна слушала Федора, и перед ней вставала не куча, а целая гора человеческих тел, едва прикрытых, а рядом другая гора грязных и дырявых шинелей, стоптанных и тоже дырявых и грязных сапог, мундиров и шаровар, которые должны будут пригодиться для других, пригнанных на фронт, - именно "пригнанных", как пригоняют гурты скота на убой. А все-таки, как ни странно казалось это даже самой Наталье Львовне, - она не чувствовала ничего, глядя на Федора, кроме очумелости: сидит за одним столом с нею чужой ей человек. Он - муж ее, но чужой, и это проникало в нее, как страх... А страх был такой ошеломляющий, что хотелось вот сейчас вскочить из-за стола, выскочить в дверь и бежать куда-то по улице... Куда? - все равно куда.

Вот почему она действительно вскочила и даже вскрикнула:

- Я поеду!.. Я сейчас же поеду!

Тогда Федор, одолев крутое яйцо, сказал хозяйственно, повторяя уже однажды сказанное:

- Прежде всего нам что надобно сделать? Прежде всего надобно денег в банке взять, - человек, который без денег, это не человек, а шваль! Деньги же мои, хотя их не так уж теперь много осталось, в симферопольском государственном банке лежат. А мне, в моем сейчас положении, ехать за ними нельзя, - вот какое выходит дело! Я поеду, а там везде сыщики: заметят, что возраст у человека военный и собой незаметно, чтобы хворал чахоткой, сейчас к тебе проберется бочком, и пожалуйте бриться... Не иначе, как придется тебе поехать, - а я тебе чек на полторы тысячи рублей дам, - такое дело!

Когда Наталья Львовна вскрикнула: "Я поеду!" - Федор поглядел на нее понимающими глазами.

- Засиделась ты тут, конечно, два года сидишь да еще и с лишком большим...

- Сейчас и могу поехать! - повторила она.

- Сейчас?.. Сейчас уж девятый час идет. Пока извозчика договоришь, пока выедешь, будет не меньше, как десять... А езды считается битых пять часов... И то это если лошади хорошие. Ну, одним словом, за день не обернешься, чтобы тебе засветло домой вернуться. А ночью ехать с деньгами, это - не модель по нынешним временам: вполне могут ограбить!

- Значит, в гостинице лучше переночевать? - вставила быстро она. - Ну что же тут такого? Переночевать в гостинице! А завтра пораньше деньги получу и тут же назад, чтобы засветло приехать...

Говоря это, Наталья Львовна подумала вдруг, что у нее теперь предательски радостно должны сиять глаза, и, чтобы не обратил на это внимания Федор, она круто отвернулась к окнам.

Федор понял это по-своему и сказал:

- Смотришь, дорога не грязная ли будет? - Это, конечно, тоже надо иметь в виду... Дорога, я тебе скажу, такая, что считай все шесть часов туда, шестнадцать верст считается подъем до перевала. С перевала вниз лошади сами, без кнута, бежать будут... Оттуда, значит, за пять часов. Да в банке пускай всего час... Вообще считай двенадцать часов... Вот я почему и говорю: обыденкой не обернешь.

- Если вот теперь поеду, - излучая сияние глаз и даже как бы считая про себя часы, сказала Наталья Львовна, - то засветло доеду, не до банка, а до гостиницы; там переночую, а завтра утром в банк и как получу деньги, сейчас же, на том же извозчике, обратно. В девять если оттуда выеду, - в два приеду.

И, посмотрев на мужа взглядом вполне серьезным, она добавила:

- Этого ни на один день откладывать нельзя при твоем положении: могут и сегодня от кого-нибудь узнать, что ты самовольно отлучился, а не то чтобы отпуск получил, а завтра смогут тебя проведать, - вот деньги и пригодятся, кому-нибудь сколько-нибудь сунуть, а?

Федор ответил ей не сразу. Он посмотрел ей прямо в глаза, посмотрел потом на дверь, как бы желая представить, кто именно может непременно в нее войти, чтобы его проведать, и только через минуту, не меньше, сказал тихо, но решительно:

- Что так, то так... Полиция чем живет? Хабаром, а не то чтобы своим жалованьем... Ну что ж, - когда такое дело, иди ищи извозчика... Только боже тебя сохрани проболтаться ему, что в банк за деньгами едешь!.. Боже сохрани! Слышишь?

- Что же я, девочка, что ли? - тоном обиженной отозвалась на это Наталья Львовна и тут же пошла в свою комнату готовить чемодан в дорогу.

4

Бывают такие счастливые моменты в жизни людей, когда они будто перерождаются вдруг каждой клеткой своего тела. До последних мелочей ясно становится им, что надобно делать и как делать. Тяжесть их тела отлетает куда-то, - оно становится невесомым. Человек становится одно стремление, захватившее его целиком, и в действиях его не может уже проявиться ни малейшей ошибки. Так почувствовала себя Наталья Львовна после разговора с мужем. Войдя в свою комнату собираться в дорогу, она даже намеренно крепко притворила за собою дверь, чтобы ей не мешал Федор: пусть садится за свою чековую книжку, пишет для нее чек на полторы тысячи.

Она была похожа самой себе на заключенную в тюрьму, подготовившую уже все для своего освобождения, ожидавшую только момента, когда можно было совершить задуманный побег.

Момент этот настал. Ею как будто уже овладел кто-то невидимый, но все видящий сам, и ей нужно было как можно быстрее исполнять все, что он прикажет. А теперь он приказывал ей в последний раз пересмотреть все свои золотые вещи, которые были уложены ею еще ночью, а потом тут же надеть на свое платье другое, затем третье из более дорогих и новых, а сверх них меховую шубку. Она была просторная, и сколько под нею платьев, не мог бы угадать Федор.

Именно затем, чтобы не возбудить у него никаких подозрений, она брала с собою и небольшой чемодан, легкий на вид, хотя ей и жаль было того, что оставалось здесь из ее вещей. Но она как бы летела уже теперь, выходя из своей комнаты одетая и с чемоданом в руке, а в полете всякая лишняя тяжесть очень тяжела.

И тот невидимый, который руководил ею в побеге, подсказал ей, что она должна теперь погасить свою радость и принять вид озабоченно-серьезный. Придав себе такой вид, она и подошла к Федору.

- Уже собралась?.. Скоропалительно! - с нотой явного одобрения в голосе встретил ее Федор.

- А как же иначе? Надо же извозчика найти, чтобы засветло доехать, озабоченно ответила она, беря у него чек.

- И как же у меня там в банке, - паспорт будут требовать? - спросила она, очень внимательно вглядываясь в то, что написал Федор.

- Зачем же им паспорт, когда чек на предъявителя? - объяснил он. - А паспорт, разумеется, возьми, раз придется в гостинице ночевать.