Русский флаг

В последние дни погрузки все-таки потеряли одно орудие. Тяжелая пушка тридцатишестифунтового калибра провалилась в глубоком месте, и вытащить ее на ненадежный лед оказалось невозможным. Больше других огорчился Гаврилов: пушка была с его батареи. Двадцатого августа минувшего года она славно поработала и причинила большой урон англичанам. Гаврилов долго вертелся вокруг полыньи, обдумывая план подъема пушки, но ничего придумать не смог и ушел на "Оливуцу" угрюмый и злой. Для подъема пушки требовалось время, а обстоятельства вынуждали Завойко бросить команды на прорубку льда.

Нужно вывести в океан суда в такую пору, когда о движении зазимовавшей на Камчатке небольшой флотилии англичане и помыслить не могут. Иначе флотилия в составе двух военных кораблей - "Авроры" и "Оливуцы" - и транспортов с женщинами и детьми на борту столкнется в море с сильным и озлобленным неприятелем.

Петропавловская бухта наполнилась звоном кайл и топоров, скрежетом пил, грохотом взрывов. На ледяном поле бухты вырастал широкий канал с неровными, иззубренными краями. Люди брали приступом каждую сажень толстого льда, наросшего за зиму. Они настойчиво двигались к выходу из малого рейда. Нередко утренник сковывал льдом уже пройденное пространство, и нужно было вновь и вновь разбивать неподатливую ледяную корку.

Диодор Хрисанфович Трапезников похаживал возле магазинов и портовых строений. Он наблюдал царящую здесь суету, не задерживаясь ни на чем подолгу. Сбылась его мечта - с упразднением порта и губернского управления нарочные курьеры забудут дорогу в Петропавловск. Два раза в году содержимое ящика будет отправляться на судах в Россию.

- Диодор Хрисанфович! - подозвал Завойко почтмейстера, смешно переступавшего через лужи.

Трапезников приблизился.

- Знакомьтесь. Мой преемник, - представил Завойко Мартынова, - есаул Мартынов.

Почтмейстер недоверчиво покосился на Мартынова и сдержанно поклонился ему. Потом, глядя на рейд, многозначительно спросил губернатора:

- Полагаете, ваше превосходительство, все обойдется?

Это относилось к снятию порта, к уходу судов, к погрузке, ко всему, что в настоящую минуту попадало в поле зрения Трапезникова.

Завойко сурово сжал губы, чтобы не улыбнуться, и сказал:

- Надеюсь, Диодор Хрисанфович.

- Если потребуется моя помощь, - почтмейстер прижал руку к груди, готов. С превеликой охотой!

Услыхав ответную любезность Завойко, он удалился так же церемонно, как и подошел.

Завойко расхохотался.

- Будет у вас, Алексей Григорьевич, как при настоящем дворе, свой шут гороховый!

Мартынов удивленно смотрел вслед Трапезникову:

- Давно он здесь?

- Давненько. При множестве лиц не бросался в глаза. При вас остается единственным чиновником.

- Спасибо, Василий Степанович! - Мартынов поклонился в пояс. Одолжили, осчастливили...

На портовой площади стали появляться купцы из Тигиля, Большерецка и Коряк. С виду озабоченные и даже сочувствующие беде петропавловских жителей, они тем не менее назначали такую цену движимому и недвижимому имуществу, что отъезжающие только проклинали живоглотов и гнали их от себя тяжелой, как свинчатка, руганью. Лучше уж бросить добро, чем за гроши продавать его кровососам.

Тут-то и развернулся Чэзз! Наставления глазастого Бордмана, видно, пошли ему впрок. Он облюбовал себе местечко на площади и появлялся здесь ежедневно в сопровождении Трумберга. Немец скупал для патрона все, что попадало под руку, и если стороны, до седьмого пота дойдя, не могли сторговаться, в спор вмешивался сам Чэзз и дипломатически набавлял малость. Вокруг Чэзза всякий раз собиралась толпа, - он находился все эти дни в ударе, шутил, уверял жителей, что не оставит их своими заботами и увеличит торговлю "дешевыми и первоклассными товарами". Чэзз окликал приезжих камчадалов, заводил с ними разговор о зимней охоте, о предстоящем лове лососей и охотно отпускал товары в кредит тем, кто оставался на Камчатке. Поскорей бы убирался Завойко, с судами, с пушками, со своею чертовской непреклонностью, уж тогда никому не миновать пухлых рук Чэзза! Как говорил проныра Бордман? "Мы поможем Камчатке...". "Конечно, поможем! - ликовал внутренне Чэзз. - Освободим ее от обременительных запасов меха..."

Отъезжающего губернатора Чэзз и на этот раз встретил с привычным подобострастием.

- Здравствуй, Чэзз, - Завойко остановился против американца. Поездил по краю, говорят, даже в Гижигинск забрел, а ко мне носу не кажешь!

Глаза Чэзза воровато забегали.

- Дела, господин Завойко, заботы. Хороших людей жалко, помогать нужно...

- А я думал - ты старого знакомого придешь проведать, - Завойко испытующе смотрел на купца, - господина Мартынова.

Чэзз только теперь заметил стоящего рядом есаула.

- Пресвятая дева! - в глазах его отразилось притворное удивление. Господин Мартынов? Какое несчастье! Ай-ай-ай! Говорил я вам - нельзя торопиться в этом проклятом краю...

Есаул сделал вид, что не заметил протянутой руки Чэзза, и резко оборвал его:

- В этом краю нужно осмотрительнее выбирать себе попутчиков.

- Верно! - подхватил Чэзз. - На туземцев нельзя положиться. Из-за нескольких долларов убьют да еще, наглотавшись мухомора, съедят вместо оленины. Помните пьяных коряков?

- Вы думаете, коряки съели мою руку? - Мартынов колючим взглядом впился в широченное, покрывшееся испариной лицо американца.

- О нет! - заговорил словоохотливый купец. - Еще в Тигиле я видел вас совершенно здоровым. Вы уехали в пургу. Все удивлялись, а я сказал: "Такой человек не пропадет. Он своего добьется. Он стоил бы много долларов даже в Штатах..."

- Ну а Трифонов? - прервал Завойко излияния Чэзза. - Во что Трифонов и его хозяева оценили голову есаула Мартынова?

Чэзз рассмеялся:

- Вы шутите, господин губернатор!

Завойко коснулся плоского рукава Мартынова и сказал:

- Его работа. Ты зачем ездил в Гижигинск?

- К Бордману, за деньгами, - охотно ответил американец. - Триста долларов. Он никогда не торопится с долгами. - Купец понизил голос, угодливо хихикнул. - Кстати, забавная штука: мистер Бордман за всю свою жизнь не показывал носа в Бостон... Обман публики и настоящее мошенничество! Ха! Дураки верят. Солидная фирма: "В. Бордман из Бостона". В приказчики взял зверя...

Американец ласково посмотрел на Трумберга, свежевыбритого и почтительно внимавшего словам хозяина.

- У вас сам черт не разберет, где кончается ростовщик и где начинается грабитель, - сердито сказал Завойко. - На всякий случай имей в виду: Трифонов мертв. Господин Мартынов застрелил его, как собаку. Господин Мартынов остается здесь начальником. Понятно?

- Как же, как же! - торопливо заквакал Чэзз. - Рад трудиться под начальством молодого храброго офицера!

Завойко и Мартынов скрылись в толпе, а Чэзз все еще продолжал выражать свои искренние чувства.

Иногда Завойко останавливали жены унтер-офицеров и служащих, чьи семьи не попали в списки отъезжающих. Предполагалось, что их увезут с Камчатки первые компанейские суда, которые придут в Петропавловск, или иностранный китобой, нанятый за деньги, специально для этого ассигнованные.

Василию Степановичу обычно верили. Слушали его внимательно, не перебивая, как слушают приговор, не подлежащий обжалованию. А в глубине глаз залегла смертельная тоска, боязнь, что хорошим словам Завойко не суждено сбыться. Холодом веяло от этих взглядов, от глаз, угрюмо уставившихся в землю или в мутный горизонт. Завойко понимал: никакими словами делу не поможешь. На рейде стоят суда. Они заберут несколько сот жителей и уйдут в океан. Что случится после этого, никто не предскажет. Куда уходят суда, никто из жителей не знал.

Однажды Завойко, выходя с Зарудным из канцелярии порта, услышал у крыльца рыдания и громкий разговор, заставивший его остановиться.

Плакала женщина. Около нее, упрямо согнув шею, стоял квартирмейстер Усов.

- Нешто они каменные?! Нешто у них сердца нет?! Схо-ди-и! упрашивала сквозь слезы женщина.