Всемирная история: в 6 томах. Том 3: Мир в раннее Новое время

Кальвинистская купеческая верхушка Амстердама (регенты) относилась к евреям вполне толерантно, блюдя экономическую выгоду города, а не конфессиональное единообразие. Гражданские права евреев практически не ущемлялись еще и потому, что в Голландии за отсутствием евреев не сложилось антиеврейского законодательства. Постепенно, на протяжении XVII в. голландская и португезская деловые элиты сближались, демонстрируя общий стиль жизни (европейское образование, языки, моду и т. д.). К концу века португезы утвердились в разных сегментах голландского рынка, прежде всего в ювелирном секторе и в банковском деле; они финансировали поход Вильгельма Оранского на Англию после «Славной революции» и контролировали четверть акций Ост-Индской компании.

Несмотря на обусловленное инквизиционными гонениями восприятие Испании как страны плена или рабства, португезы культивировали иберийское наследие: сохраняли язык и культуру, ставили в театрах пьесы испанских драматургов, покупали у испанской короны аристократические титулы и гербы, которыми очень гордились. К единоверцам непиренейского происхождения, а именно к ашкеназам, которые стали прибывать в Западную Европу в середине XVII в., португезы относились с презрением, не принимали их в свои конгрегации и предпочитали оплачивать их отъезд в другие еврейские общины. Но к концу XVII — началу XVIII в., когда приток португезов с Пиренейского полуострова иссяк, а приток евреев из Восточной Европы продолжался, сефарды стали проигрывать им в численности, а со временем и в богатстве и влиятельности. Субэтническое дистанцирование привело к тому, что в Новое время во многих европейских городах существовало несколько еврейских общин со своими синагогами, кладбищами и религиозным укладом.

В немецком вольном городе Гамбурге в конце XVI в. также появились купцы-португезы; община росла и обогащалась благодаря торговле с Новым Светом и Испанией, успешно конкурировала с Амстердамом. В начале XVII в. португезы открыто вернулись к иудаизму, а в середине столетия в общину стали вливаться беженцы из Речи Посполитой.

Выходцы с Пиренеев и из Голландии основали марранские, со временем ставшие еврейскими, общины в Лондоне и в городах Нового Света. Общины португезов появились во Франции: в Бордо, Байонне, Марселе, Лионе, Нанте, Руане, Париже и других городах. С середины XVI до середины XVII в. они получили ряд привилегий от французских королей, разрешающих «купцам и другим португальцам, называемым новыми христианами», проживать в королевстве на правах местных уроженцев. Тогда же предпринимались попытки их изгнать или обложить дополнительным налогом за иудействование, но соображения экономической выгоды перевесили стремление к конфессиональной унификации. Португезы остались во Франции, и в документах XVIII в. их именовали евреями («евреи вышеуказанных округов, известные и утвердившиеся в нашем королевстве как португальцы или новые христиане», — грамота Людовика XV от 1723 г.).

Еврейский социум как на Востоке, так и на Западе в период раннего Нового времени оставался традиционным, но в европейских общинах намечались некоторые инновации, предвестники эмансипации конца XVIII–XIX в.

Первыми агентами модернизации стали прусские и австрийские придворные евреи (Hoffaktoren), сыгравшие важную роль в строительстве центральноевропейского абсолютизма. Богатые и влиятельные, выделившиеся из общины и живущие в нееврейском окружении, они начали борьбу за гражданские права для своих единоверцев.

Следующим важным этапом стало вмешательство в еврейскую автономию государственной бюрократии, сопровождавшееся улучшением правового статуса евреев. Эти новшества были связаны как с изменениями в окружающей западной цивилизации (социальная и политическая секуляризация, рационализация управления, веротерпимость и др.), так и с духовным кризисом, вызванным крахом саббатианства, а также с тем фактом, что многие еврейские общины XVII в. не являлись прямыми преемниками средневековых, а возникали из марранских общин или из ничего; используя символику и риторику амстердамской общины, они были «птицами Феникс», возродившимися из пепла инквизиционных костров.

Феникс, возрождающийся из пепла. Эмблема «Неве Шалом». Нидерланды. XVII в.

Часть 2 XVII ВЕК

Раздел I ОБЩЕЕ И ОСОБЕННОЕ В РАЗВИТИИ СТРАН ЕВРОПЫ

ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ: АБСОЛЮТИЗМ

Тридцатилетняя война и последовавшие за ней другие затяжные войны способствовали усилению абсолютистских тенденций в целом ряде государств Европы. Войны требовали непривычно высоких расходов, увеличилась общая численность армий, она уже измерялась не тысячами, а десятками тысяч солдат. Покрывать растущие расходы было особенно трудно, когда существовала необходимость испрашивать согласия сословных собраний на введение новых налогов; устранение этой необходимости можно считать важнейшим критерием перехода от сословно-представительной к абсолютной монархии. Чтобы добиться такого успеха, монархи могли использовать рознь между отдельными сословиями (примером этого в XVII в. будут события в Дании и Швеции), могли также применять свое неоспоримое право распускать сеймы и годами не созывать их, насильственно собирая с населения новые налоги — практика, стимулировавшаяся ситуацией военного времени.

В сфере государственного права уходит в прошлое (несмотря на поддержку ее Католической церковью) популярная ранее концепция «смешанной монархии», соединенной с элементами аристократического и демократического характера. На смену ей приходит теория единого и нераздельного суверенитета, который в монархическом государстве всецело принадлежит монарху. Это, однако, не вело к оправданию деспотизма — скорее наоборот, к лучшему пониманию государем его ответственности не только перед Богом, но и перед своим государством, своим долгом правителя. Характерный для Ренессанса идеал короля как героической, почти сверхчеловеческой личности, для которой мир есть арена совершения подвигов — этот идеал перестает вдохновлять государей; постоянный труд на благо своего государства, труд управленца становится нормой поведения для образцового монарха. «Царствовать — значит трудиться, и царствуют для того, чтобы трудиться; желать одного без другого было бы неблагодарностью и дерзостью перед Богом, несправедливостью и тиранией перед людьми», — сказано в «Мемуарах» Людовика XIV.

XVII век был веком рациональной политической мысли, первым веком новой, экспериментальной науки и философии. Это не могло не оказать существенного влияния на идеологию и практику абсолютизма, в частности, благодаря закрепленной Вестфальским миром «деидеологизации» внешней политики. Рационализм был тесно сопряжен с эмпиризмом, политика еще не опиралась на разработанные теоретические схемы социологического или политэкономического характера; зато было достигнуто понимание необходимости детальных статистических обследований существующей практики, причем главным критерием при принятии решений стала возможность конкретной, сугубо практической выгоды в плане усиления власти, богатства и престижа монарха, обогащения своей страны за счет других стран.

В обстановке постоянной внешнеполитической напряженности и нужды всех государств в звонкой монете и кредите правительства активно вмешиваются в сферу экономики, широко усваивая ряд принципов экономической политики, впоследствии объединенных под названием меркантилизма, которые, впрочем, составляли скорее свод практических рецептов, чем продуманную экономическую теорию.

Становилась все ощутимее неадекватность традиционной системы налогообложения, связанной с сословными привилегиями. Призванные быть охранителями этих привилегий, европейские монархи не могли не учитывать и объективной необходимости перехода к более рациональному и равномерному обложению. Это важнейшее противоречие внутренней политики абсолютизма решалось в ту или иную сторону при разном соотношении социальных и политических сил. Возможность рационализации налоговой системы обеспечивалась относительной независимостью государства и переходом к бюрократической системе управления.