Цивилизации

Тихий океан не мог стать зоной обширных обменов до второй половины XIX века, когда мощь парового двигателя начала сокращать его до разумных размеров. Но даже тогда Тихий океан по сравнению с другими, более освоенными океанами: Атлантическим и Индийским — оставался сонным захолустьем, пока на его берегах не началась промышленная революция. Относительно внезапно Тихий океан во второй половине XX века стал «экономическим гигантом», который к 1990-м годам уже давал половину мировой продукции и обеспечивал более половины всемирной торговли. В 1980-х годах огромный поток людей и инвестиций, берущий начало в основном в восточной Азии, с особенной интенсивностью начал связывать берега Тихого океана деловой сетью, направляясь преимущественно из Японии, Гонконга и Лос-Анджелеса.

К началу 1980-х годов, когда жители обоих берегов начали обмен понимающими взглядами через «океан будущего», стало очевидно, что мир вступает в «тихоокеанскую эру». «Представители народов, по географической случайности сгруппированные на берегах Тихого океана, — пишет журналист Саймон Винчестер, который провел пятилетнее исследовательское паломничество по этим берегам, — начали смотреть внутрь, на самих себя, отказавшись от взглядов на тех, кто за ними… Они смотрели через обширное водное пространство и общались друг с другом: Шанхай с Сантьяго, Сидней с Гонконгом, Джакарта с Лимой и Раппонги с Голливудом — и при этом достигали своего рода «тихоокеанской идентичности» [1188].

«Тихоокеанская цивилизация» достигнет зрелости, когда на вопрос «Где Ванкувер?» или «Где Брисбейн?» ответ будет не только «В Канаде» или «В Австралии», но и «На Тихом океане»; или когда Сан-Франциско или Сиэтл будут казаться городами не на краю запада, а на краю востока; или когда австралийцев станут считать, как иногда и сегодня, жителями Азии; или когда белых калифорнийцев или новозеландцев общие интересы объединят с японцами или южнокорейцами, как сегодня такие интересы объединяют многих голландцев с жителями Северной Италии или лондонцев с жителями Люксембурга. А пока это происходит, все может перекрыть другая — всемирная — цивилизация.

Ибо в этой книге на протяжении тысячелетий можно проследить тенденции к укрупнению цивилизаций. Самый захватывающий пример — рост атлантической цивилизации от относительно небольшого района Западной Европы до всего мира. Другой пример — распространение ислама с небольшой узкой полоски в Аравии между морем и пустыней. Если довести этот процесс до логического завершения, этим завершением станет единая цивилизация на всем земном шаре. Многие наблюдатели уже отмечают признаки «глобализации», указывая на огромное мировое влияние западного империализма. Даже страны, никогда не становившиеся субъектами западных империй, — Китай, Таиланд или Тонга — усвоили основы западной культуры, которая, в свою очередь, в результате влияний с противоположной стороны пережила модификацию [1189].

Международные связи оказывают безошибочное ускоряющее влияние почти на все страны и культуры мира: «во всех аспектах жизни… от культуры до преступности и от финансов до духовности» все меняется «при растущей интенсивности, напряженности и скорости глобальных взаимодействий» [1190]. Эту тенденцию ускорили возможности современных технологий торговли и связи. Экономика как будто встала на сторону глобализации. На всемирном рынке люди и товары передвигаются с большей чем когда-либо свободой [1191]. Сегодня на планете единственными изолированными человеческими сообществами остаются немногие в самых отдаленных уголках, в зоне тундры и льдов, пустынь и джунглей, и их количество непрерывно сокращается. Для всех нас остальных, живущих в соприкасающихся обществах, подвергающихся непрерывным взаимодействиям и взаимовлияниям, ощущение того, что мы становимся все более похожими друг на друга, непреодолимо. «Глобальная» культура объяла весь мир своими одинаковыми стилями и продуктами. Путешественник может пройти по всему миру через ряд почти одинаковых аэропортов, не ощущая никакой культурной дислокации. Мгновенная телесвязь помогает обмениваться образами и ощущением, пусть призрачным, единого опыта. Даже в отсутствии внешней угрозы, которая представлялась в виде НЛО или пришельцев из космоса, мы все больше отождествляем себя с другими, потому что наше ощущение общности возникает из привычки противопоставлять себя всей остальной природе. Огромные перемещения населения, сопровождавшие современные взлеты и падения мировых империй, означают, что в наши дни мало стран остаются привязанными к определенному району мира [1192].

Усиление взаимосвязей как будто ведет к усилению взаимозависимости, которая в свою очередь требует нового, более широкого, поистине всемирного «каркаса» для действий, выходящего за границы прежних государств, блоков и цивилизаций [1193]. Впереди маячит «геоправительство». В момент написания этих строк самыми заметными примерами подобного развития являются всемирная борьба за права человека, распространение и размах взаимных договоров об экстрадиции и угроза или обещание Соединенных Штатов Америки превратиться во «всемирного полицейского» в качестве суррогата «нового всемирного порядка» [1194].

В одном словаре глобализация означает американизацию — не только из-за всемирной популярности американской культуры или притягательности американской модели достижения величия и экономического успеха, но просто потому, что самый крупный бизнес мира во многом принадлежит американцам. Никто не может контролировать информационные технологии, но самое существенное приближение к такому контролю мы наблюдаем в Америке, откуда исходит большинство вложений. Для осуществления своих амбиций большой бизнес нуждается во всем мире [1195]. В глобализованном мире повсюду будут действовать мультинациональные корпорации — планета будет окрашена в цвета кока-колы и перекрыта дугами Макдональдса. Америка создает большую часть новых кинофильмов и мыльных опер, массовой музыки и литературы. Одним из следствий становится то, что au niveau linguistique on pourrait plus proprement parler “anglicisation” [1196] ^[1197]

Но глобализация имеет свои пределы, и «глобальная цивилизация», вероятно, находится за ними, в недостижимой дали. Там, где глобализация рассматривается преимущественно как движение западного происхождения — как завоевание мира западной культурой, — она встречает ожесточенное сопротивление как угроза самобытным традициям остальных частей мира, и даже в самих западных странах ее отвергают общины, которые не считают себя полноправными партнерами западной цивилизации [1198]. Среди тех, кто считает себя не входящими в западную цивилизацию, сторонники революционных движений, исламские фундаменталисты, движение «Черное сознание», многие движения коренных американцев (индейцев) и даже некоторые формы феминизма.

Более того, опыт показывает, что, пересекая исторические границы, культурные влияния не только усваиваются, но и адаптируются. Культуры могут заимствовать элементы друг у друга, не теряя идентичности. Самый поразительный пример — Япония, которая сегодня рассматривается Западом как почетная западная страна, добившаяся богатства и преуспеяния потому, что умело воспроизводила западные обычаи и методы. Но сами японцы видят себя совсем иначе. На поверхности пруда отражается Запад, но в глубине Япония нисколько не изменилась. Осознание японцами своей идентичности исторически основано на представлении о собственной уникальности, и, хотя они искусно конкурируют на западных рынках, носят западную одежду, слушают западную музыку и коллекционируют западное искусство, они не отказались ни от одной из своих драгоценных традиций. Играя в бейсбол, японцы рассматривают эту игру как свою, воплощая в ней традиционные культы юношеского героизма и чистоты. Западные костюмы японцев становятся униформой для выражения коллективных ценностей и социальной гармонии, которую японцы считают главным источником своих успехов в бизнесе [1199]. Я говорю это не как предостережение и без желания поддержать предупреждения некоторых наблюдателей; это просто иллюстрация факта глобализации: сегодня идентичность формируется как реакция на мировые тенденции, а не просто для самоопределения и отличия от соседей [1200].