Алкамен - театральный мальчик

И Ясон начал строить корабль, и назвал его "Арго", и кликнул клич героям, чтобы плыть вместе. И народ их назвал "аргонавты" - плывущие на "Арго".

Так начинается трагедия. Полидор, изображающий Ясона, ходит с топориком в руке и декламирует звучные стихи.

Я играю мать Ясона, хор - мои прислужницы. Мы идем, чтобы умолить, упросить Ясона не покидать стариков родителей, не слушаться приказов злого царя. Первый стих мне надо произнести, вступая на орхестру, а я молчу язык словно присох! Я знаю, знаю все слова, знаю назубок, но все вылетело из головы! Она пуста и звенит, как медная кастрюля!

Пронзительно звучат многоствольные флейты-сиринги, арфы уже второй раз рокочут мелодию запева, а я молчу. Холодный пот течет по спине. Сейчас я запутаюсь в этой длиннющей мантии, слетит моя нелепая маска... Что же делать? Я все-таки двигаюсь, как заведенный, за мной вереницей следуют, покачиваясь, хористы - ждут моего запева. Театр молчит, насторожась. Кое-где слышны ехидные смешки.

Вдруг Полидор понял и шагнул мне навстречу, отставив топорик.

Мой сын, мой сын, болит и стонет сердце...

услышал я его хриплый шепот.

Мой сын, мой сын...

бодро запел я, и сразу улетучились страхи и прошло оцепенение,

...болит и стонет сердце!

Покидаешь нас, слабых,

На чужбину бег корабля направив!..

Спасибо Полидору! Всегда я ему подсказывал, теперь он выручил меня.

А голос мой крепнет и набирает силу. Движения становятся плавными. Я веду за собой хор. "Прислужницы" описывают вокруг меня круги, плавно взмахивая рукавами. Теперь я пою и танцую беззаботно, как танцевал, бывало, на этой сцене по ночам, развлекая Мнесилоха.

Он и сам идет за мной в этом импровизированном хоре, в котором пришлось участвовать и Фриниху, и Ксан-типпу, и другим демократам. Публика под масками не различает, кто исполнители. Только знатоки, наверное, недоумевают, почему вместо прославленных теноров из-под масок звучат какие-то доморощенные голоса.

Горе нам, горе нам...

поет хор.

Едва обросши пухом,

Едва оперившись, птенцы гнезда покидают.

В далекое море, в страны севера,

Где нет родной речи

И шелеста деревьев родимых,

А ветер,

Холодный упругий ветер,

Жестокий ветер чужбины...

Слушаю их, и мне невольно становится горько, и слезы мешают петь, как будто я действительно мать и мое кровное дитя улетает на чужбину. В памяти всплыла яркая картина: белые руки мамы рвут цветы и плетут венки. Непрошеные слезы покатились у меня под маской, а голос дрогнул, когда я запел, собрав все силы:

Горе мне душу гложет,

Тоска вселилась, как змея-ехидна...

О пожалуй, пожалей:

Ты ведь последняя искра в черной ночи моей жизни!

И я чувствую, что народ замер и ловит каждое мое слово, каждое движение.

Но вот мы уходим, уступаем орхестру другой половине хора, представляющей аргонавтов - Геракла, Тезея, Орфея, Кастора, Полидевка.

За сцену мы просто ворвались. Теперь-то я понимаю, почему актеры всегда так нервничают и ругают нас, прислужников, за медлительность: каждое мгновение им дорого.

Поспешно сбросили маски. Уф! Как свеж и прохладен воздух снаружи! Но мы торопимся, надеваем другие костюмы, меняем маски к следующему выходу.

Теперь я - богиня Афина. Во главе других божеств Паллада идет ободрить Ясона, помочь ему. Я стараюсь представить себе статую богини, которая стоит на Акрополе с огромным медным щитом, с совой на плече, со змеей. Я пытаюсь изобразить величавую поступь богини, стараюсь, чтобы мой голос приобрел царственную звучность. И, наверное, мне это удается, потому что народ в театре встречает оживлением каждое мое движение, каждую фразу, а когда я заканчиваю, театр рукоплещет и кажется, что это в огромной чаше, высеченной в горе, переливается море ладоней.

Но вот конец первой трагедии. Ясон уплывает, с ним аргонавты, а мы, изображающие женщин, оплакиваем их отъезд, словно внезапную смерть.

Прощай, прощай! Возьми мое сердце

К себе на корабль.

Теперь на этом корабле - все, что я имею,

И все, на что надеюсь.

Теперь корабль - моя судьба.

И море - моя судьба!

Если бы вы слышали, как нам хлопали, как кричали! Старый театр Диониса еще никогда не видел такой бури на своих скамьях.

Если бы Мика могла быть тут и слышать это ликование! Но женщин у нас в театр не пускают.

УСПЕХ, УСПЕХ!

- Чтобы доказать, что ты плаваешь, надо броситься в реку! - вскричал Мнесилох, обхватив меня единственной рукой.

Был перерыв. Мнесилох обтирал мне лицо влажной губкой, давал пить, расчесывал мои волосы.

- Не у каждого яйца два желтка! - гордился он перед Полидором. - И говорят, что хорошую яблоню узнают по цветкам. Молодец, Алкамен, ветер попутный, поднимай паруса! Молодец, сынок!

И это "сынок", сказанное им впервые, было мне дороже всех похвал сегодняшнего дня.

- Ты, Полидор, - продолжал Мнесилох, - вовремя подсказал ему, помог. Вот что называется товарищеская помощь!

Полидор засмеялся и процитировал:

Зависть питает гончар к гончару, к плотнику - плотник,

К нищему - нищий. Певцу же певец соревнует усердно.

А Мнесилох отгонял желающих посмотреть на меня:

- Уходите, уходите, человек уморился. Чего вы столпились? Ну ты, носатый, что уставился? Разве ты верблюд, который увидел в луже, что у него горб?

Люди дивились:

- Как? Это мальчик? А мы думали, что это новый певец из Коринфа!

- Ну и мальчик! Какая игра, какой голос! Льется, как трель Филомелы, звенит, как бронза щита!

Мне даже стало совестно от этого хора похвал. А вот и Фемистокл:

- Здравствуй, юный корифей! Кто ты? Я тебя не знаю. Выразительные брови вождя нахмурились и снова поднялись в ясной улыбке:

- А, помню, помню! Непримиримый враг Аристида, Алкамен - сын рабыни? Я ведь не ошибся?

Первый подарок преподнес Мнесилох, сказав мне "сынок", второй Фемистокл, вспомнив мое имя. Как бы рассказать ему о заговоре? Сколько народа, какая толчея!

Мимо прошел Килик, поджав губы. Он словно бы и не замечал, что я играю, да как играю!

Я стал готовиться к следующей трагедии. Мнесилох помогал мне завязывать тугие ремешки на высоких котурнах. Когда я распрямил затекшую спину, передо мной стоял Эсхил; поглаживал бороду, смотрел на меня безмятежным взором.

- Это действительно ты пел корифея?

- Я...

- Ты давно играешь женские роли?

- Сегодня первый раз.

Эсхил недоверчиво отстранился. Мнесилох принялся расписывать мои достоинства, рассказывать, как я стремлюсь повторять, воспроизводить все увиденное и услы-шаное в театре.

- Талант - не заслуга человека, - строго заметил Эсхил. - Талант милость богов. Хвали богов, юноша!

Эсхил взял мою голову между ладоней и наклонился, чтобы поцеловать меня в лоб.

- В тебе уживается сразу много людей, - сказал он. - Сегодня я увидел в тебе и коварную Клитемнестру, и нежную Электру, и неистовую Эриннию. Поэт ведь должен создавать, имея перед глазами образы живых людей. А ты населил мою голову целым миром образов. Спасибо тебе, мальчик! - И он меня поцеловал. А потом спросил: - Как тебя зовут, чей ты сын?

- Алкамен я, сын рабыни...

Эсхил прищурил глаза, посмотрел на меня отчужденно:

- М-да... - И обратился к подошедшему Ксантиппу: - Что, говорят, отправляются корабли в Лакедемон? Любезный Ксантипп, устрой мне двести корзин маковых зерен, тысячу тюков льна! Могу предложить по драхме за перевоз корзины, по полторы - за перевоз тюка...

О Эсхил, Эсхил! Твоя отчужденность стала мне сегодня каплей дегтя, которая испортила горшок меда!

КАТАСТРОФА

Вторая трагедия повествовала об аргонавтах в Колхиде. Настоящие хористы наконец пришли в себя и заняли место в хоре, а корифея Феогнида Ксантипп прогнал, обещав вывесить его для просушки на рее "Беллерофонта". Корифеем ведено было оставаться мне.