Творческое наследие Б.Ф. Поршнева и его современное значение

С другой стороны, современная культурология абсолютно не соответствует поршневским критериям «синтетической науки об общественном человеке или человеческом обществе». Элементы генетического анализа феноменов культуры, наиболее важные для Поршнева, здесь крайне редки. Поэтому неудивительно, что в отличие от имени Поршнева его действительные взгляды в культурологии совершенно непопулярны. В рамках этой науки не только не разрабатывается поршневское творческое наследие, не проводятся исследования на базе его научной парадигмы, но эти последние там, строго говоря, даже не слишком хорошо известны.

4. Эволюционная этика Ф. Хайека

Вместе с тем, нельзя не отметить удивительную схожесть взглядов некоторых западных исследователей праволиберальных взглядов, крайне враждебно относящихся к марксизму, и взглядов Поршнева. В знаменитой книге Ф. Хайека «Пагубная самонадеянность (Ошибки социализма)», которую автор рассматривал в качестве вклада в «последовательную разработку эволюционной этики», «эволюционной теории моральных традиций», «эволюционной теории нравственности», [122] он пишет о фундаментальном противоречии между биологическим инстинктом и человеческой культурой:

«Правила человеческого поведения (особенно касающиеся честности, договоров, частной собственности, обмена, торговли, конкуренции, прибыли и частной жизни) […] передаются благодаря традициям, обучению, подражанию, а не инстинкту, и по большей части состоят из запретов („не укради“), устанавливающих допустимые пределы свободы при принятии индивидуальных решений. […] Зачастую эти правила запрещали индивиду совершать поступки, диктуемые инстинктом […]. Образуя фактически новую и отличную от прежней мораль (и, будь моя воля, я именно к ним — и только к ним — применял бы термин „мораль“), они сдерживают и подавляют „естественную мораль“». [123]

Хайек так же, как и Поршнев, категорически возражает против применения термина «мораль» к животным; так же, как и Поршнев, подчеркивает «вынужденный» характер необходимости соблюдения норм; так же, как и Поршнев, отрицает происхождение человеческого языка из животных рефлексов и инстинктов:

«Врожденные рефлексы не имеют нравственного измерения, так что „социобиологи“, употребляя по отношению к ним такие термины, как „альтруизм“ […], в корне заблуждаются. Альтруизм превращается в моральную категорию только в том случае, если подразумевается, что мы должны подчиняться „альтруистическим“ побуждениям.» [124]«Даже почти всеобщая встречаемость некоторых культурных характеристик не доказывает их генетической обусловленности. Не исключено, что существует один-единственный способ ответить на определенные требования, возникающие в процессе формирования расширенного порядка. […] Существует, может быть, практически единственный способ развития устной речи. Однако наличие во всех языках определенных общих признаков само по себе тоже не доказывает, что они обусловлены врожденными способностями». [125]

Человеческая культура, по Хайеку (как и по Поршневу), возникает как антибиологическое явление, противоестественное, с точки зрения биологии и физиологии животных:

«Решающим в превращении животного в человека оказалось именно обуздание врожденных реакций, обусловленное развитием культуры.» [126]«Этот порядок носит сугубо „неестественный“ характер — в прямом значении этого слова. Ибо он не сообразуется с биологическим естеством человека.

[…] В конфликте не столько эмоции и разум (как это часто предполагают), сколько врожденные инстинкты и усвоенные в ходе обучения правила поведения». [127]

И, может быть, самое главное — культурные ограничения одновременно противостоят как инстинктам животного, так и рационально-логическому мышлению цивилизованного человека:

«Наши моральные нормы не порождены инстинктом и не являются творением разума, а представляют собой самостоятельный феномен — „между инстинктом и разумом“.» [128]«Как инстинкт древнее обычая и традиции, так и последние древнее разума: обычай и традиции находятся между инстинктом и разумом — в логическом, психологическом и временнОм смысле». [129]

Хайек фактически признал в качестве постулата эволюционной этики именно то, на чем настаивал Поршнев: между физиологией животного и разумом человека лежит нечто третье — противоположное тому и другому и тем самым их связывающее.

VIII. Экономические науки

Поршнев написал одно из первых исследований по политической экономии феодализма. [130] Не буду останавливаться на этой, в свое время хорошо известной, а сегодня почти забытой, работе. Отмечу лишь, что она и до сих пор остается чуть ли не единственным полномасштабным теоретическим исследованием экономического базиса феодального общества, написанным с марксистских позиций.

Значительно менее известными, а потому более интересными в рамках настоящего обзора представляются результаты экономических исследований Поршнева по двум конкретным экономическим темам, тесно связанным друг с другом: собственность и принуждение к труду. Исследования по двум этим темам не изложены систематически в специальных работах, они разбросаны по целому ряду статей и книг, написанных в разное время. Выбор именно названных проблем отчасти объясняется тем, что автору этих строк и самому довелось принять участие в дальнейшей их разработке.

1. Собственность как отношение между людьми

После всего сказанного в предыдущих разделах нетрудно догадаться, что феномен собственности анализируется Поршневым под тем же самым углом зрения, под которым им анализировались и все остальные проблемы, связанные с «общественным человеком и человеческим обществом».

Поршнева интересует, как возникло «отношение» собственности в период выделения человека из животного мира в условиях дивергенции, как возникновение этого феномена связано с теми необычными нейрофизиологическими механизмами межиндивидуального взаимодействия, появление которых сопровождало «выталкивание» неоантропа в социальные отношения.

Советская политэкономия, как хорошо известно, десятилетиями повторяла на разные лады фундаментальный постулат: «собственность есть отношение между людьми». Но ни одного сколько-нибудь внятного описания содержания этого «отношения», то есть описания механизма, посредством которого осуществляется взаимодействие двух сторон, советская политэкономия так и не предложила.

Даже не предложила характеристики этих двух сторон, общей для всех форм собственности, для собственности как таковой.

Поршнев — единственное исключение.

На семинарах по экономической истории, которые мне приходилось вести, я несколько раз проделывал один и тот же эксперимент. Студенту задавался вопрос: между кем и кем конкретно существует отношение собственности по поводу, скажем, «дипломата», являющегося, очевидно, вашей собственностью?

Вопрос ставил в тупик, вызывал недоумение и отторжение (у профессиональных экономистов — нескрываемое раздражение). Этот эксперимент — лишь иллюстрация хорошо известного положения: в действительности, термин «отношение» как характеристика некоего явления вообще не имел содержательного значения, его значение было в другом. Этот термин лишь указывал на высокий номенклатурный статус обсуждаемой темы. Если просто «понятие» было номенклатурой обкома или, в особых случаях— ЦК, то любой разговор про «отношение» проходил исключительно по номенклатуре Политбюро ЦК, а то и лично генсека…