Рассказы (-)

- Не серчай, ваше благородие, очень тебя прошу, не надо серчай.

- Чего еще?

- Не серчай, бачка, Макарка дальше ехать не может - его баба больной лежит, мальчишка помирал.

Есаул опустил голову. Положение осложнялось. Но что было делать?

- Ну ладно... Только наших собак обменять надо на свежих.

- Сделаем! Все сделаем, ваше благородие. Садись к огню, отдыхай, а мы с Васькой все сделаем - и нарты перегрузим, и собачка сменяем, все сделаем, - твердил Афанасий, обрадованный, что есаул не сердится на него.

- Только смотри, в юрты не ходить! Замечу - убью! - сказал есаул, поплотнее укутываясь и ложась к огню.

К полудню все было готово, и караван, уменьшившись на одну запряжку, тронулся дальше.

Свежие собаки были готовы бежать во весь опор, но дорога не позволяла этого. Постоянно приходилось то вязнуть в снегу, идя берегом, то всем телом, всеми силами сдерживать нарты на спусках. По пути попадались им заливы верст в двадцать пять - тридцать шириною; через них переходили по льду, перебираясь через торосы, борясь со свирепым ветром, беспрестанно дувшим с моря мощной струей.

И Васька, и Мартынов, и даже Афанасий были измучены. У всех троих лица были обожжены морозом, несмотря на то, что они закрывали их, оставляя только глаза, и красная кожа была воспалена и зудела. Глаза слезились. Руки распухли и онемели. Все тело ныло и мучительно чесалось от холода, грязи и усталости. А пройдено было еще меньше чем полдороги. До Гижиги оставалось еще дней двенадцать - шестнадцать пути. А тут еще, как на грех, новые собаки на каждой ночевке выли, стараясь освободиться и убежать обратно. Одной, самой крупной и умной, это и удалось сделать; она перегрызла поводок вместе с палкой и удрала. Приходилось привязывать собак особенно старательно.

Дня через два после остановки у зараженного становища есаул заметил на Василии новые унты.

- Васька! Это что за унты на тебе?

- Унты? Известно, что за унты - меховые унты, инородческие, уклончиво отвечал Васька и поспешно встал - осмотреть, как привязаны собаки.

- Ты мне дурака не строй! - закричал Платон Иванович. - А ну, иди сюда! Говори, где взял унты?

- Ну... где взял! Известно, где взял... сменял, - смущенно пробормотал Васька, возвращаясь к костру.

- Говори правду, дурья башка! В Макаркином становище сменял?

- Ну да, у бабы тунгусской, мужик у ней помер, а унты почти новые... А мои уж сносились совсем.

Васька, понурясь, ожидал, что есаул разозлится, накричит. Но, к удивлению Васьки, "поучения" не последовало. Есаул, бросив на снег кружку, из которой пил чай, мрачно уставился в огонь. Васька подавленно молчал.

- Вот заболеешь, что я с тобой здесь буду делать? - сказал наконец Мартынов, показывая рукой на снег и тьму, тесно обступившую неверно прыгающий свет костра.

- Не заболею, Платон Иванович, унты ведь новые, их, поди, может, неделю только носили.

- Эх, и дурень же ты, Васька! - грустно сказал есаул и стал укладываться на ночь.

Прошло еще несколько дней. Каждое утро есаул тревожно вглядывался в Ваську, но его неизменно бодрая улыбка успокаивала Платона Ивановича.

- Ну вот, ваше благородие, не заболел я, - напомнил однажды Васька.

- Счастье твое, дурень. Я бы тебе всю шкуру со спины спустил бы, отвечал есаул, улыбаясь в черную жидкую бородку, отросшую за путешествие.

По-видимому, благополучно сошла Ваське его опасная обновка.

Большая часть пути была пройдена. Свыше трех недель шел от Охотска караван, и до Гижиги осталось еще пять-шесть дней. И пора - все устали до предела. Даже никогда не унывающий Васька, поднимаясь однажды утром, сказал:

- Что, Афоня, скоро ли Гижига? Что-то я подбился, как старый мерин, ноги не идут.

- Не робей, Вася, в Гижиге дневку сделаем дня на три, обогреемся, отоспимся, отъедимся! - крикнул есаул, все веселее чувствовавший себя по мере приближения к Гижиге, несмотря на то, что измотан был больше всех.

Весь этот день Василий что-то отставал, а вечером был молчалив и, привязав собак, лег спать, почти не притронувшись к ужину. Этого никогда еще не бывало.

- Что с тобой, Васька? Не занемог ли? - тревожно спросил есаул, опускаясь на корточки около его изголовья.

- Ништо, ваше благородие. Притомился я, - упавшим голосом отвечал Васька, пряча в мех свое пылающее лицо.

Ночью есаул спал тревожно. Собаки лаяли и выли необыкновенно. Наконец они утихли, и есаул заснул. Но скоро его разбудили крики Афанасия.

- Ай, бачка! Ай, беда, ваше благородие! - кричал тунгус, хлопая себя по бедрам, и в отблесках потухающего костра тень его металась фантастически.

Такое поведение Афанасия, всегда величественно-спокойного и молчаливого, было настолько необыкновенно, что есаул вскочил.

- Ваше благородие! Собачка убежал!

- Какая собачка?- немного успокаиваясь, спросил Мартынов.

- Вся новая собачка убежал! - кричал Афанасий.

- Врешь! - крикнул Платон Иванович, чувствуя, как покатилось вниз сердце и слабеют ноги.

Он кинулся к собакам и увидал только трех лаек, сидевших на снегу с тревожно наставленными ушами. Это были те собаки, которых он получил в Охотске. Все взятые на становище Макара каким-то чудом отвязались и убежали.

- Кто привязывал собак? - со зловещей сдержанностью спросил есаул, подходя к костру, у которого, взяв уже себя в руки, с обычной флегмой уселся тунгус.

- Васька привязал, - буркнул он.

Есаул ногой стал расталкивать Василия, но тот только охал, не просыпаясь. Мартынов открыл его лицо, и холодный воздух привел Ваську в чувство. Васька глянул на есаула мутно, от света костра лицо его казалось багровым.

- Сейчас подам-с, не извольте беспокоиться-с, - бормотал он.

- Ты пьян, каналья? - спросил есаул, с недоумением оглядываясь на тунгуса.

Тот покачал головой, пристально глядя на Василия.

- Горячка ему. Потому и собачка плохо привязал. Больной она.

- Не может быть! - упавшим голосом сказал есаул и, сняв варежку, дотронулся до лба Василия. Лоб был горяч необычайно.

- Вася, друг... Очнись, Вася... - тихо говорил есаул.

Василий пришел в себя окончательно. Он хотел подняться, но есаул удержал его.

- Оплошал, ваше благородие, виноват-с, - хриплым и слабым голосом сказал он, валясь обратно. И снова закрыл глаза. - Испить бы...