Сократ

Аполлодор, вывернувшись из-под руки Сократа, пылко воскликнул:

- В этом ты никого из нас не убедишь!

Но Сократ твердо сказал:

- А я попробую. Смерть не всегда враждебна жизни. Разве не помогает нередко смерть большему совершенствованию жизни? Не бывает ли так, что смерть становится родительницей высочайших духовных ценностей? Ну, любители философии? Или я ошибаюсь?

Они не могли не признать этой истины, проверенной историей и вновь и вновь подтверждаемой современностью. Но они решили бороться за жизнь Сократа до последнего. Зашумели.

Критон, раздраженный сопротивлением Сократа, закричал на него:

- Какая в том логика, Сократ, что ты добровольно покоряешься неправому суду?!

Остальные шумно его поддержали. А Критон торопился высказать свое возмущение:

- Теперь один ты можешь исправить несправедливость, совершенную над тобой, - кто другой в состоянии это сделать?

- Продолжай, Критон, - попросил Сократ. - По-моему, твоя речь не окончена.

Критон, нервничавший больше самого Сократа, словно это ему грозила гибель, не сразу сообразил, что сказать еще.

- Да помогите же мне кто-нибудь уломать этого упрямца! - взорвался он наконец, кинув взгляд на Платона.

Тот побледнел.

- Афинские законы священны для каждого гражданина, - медленно выговорил он. - Каждый обязан чтить их и подчиняться им. Но ведь тут были не законы тут были люди, стремившиеся уничтожить Сократа! И теперь не нам - ему самому решать эту дилемму.

Критон расслышал какой-то шорох за дверью, выглянул - кто там? Это был тюремщик, который должен был облегчить побег.

- Он что, не соглашается? - шепотом спросил тюремщик Критона.

- Согласится - он только исследует дело...

- То-то же... такой мудрый человек...

- А ты что здесь делаешь?

- Сторожу. Очень уж вы шумите. Коли что - я вас сразу предупрежу.

А в камере звучал мелодичный голос Сократа, страстный, покоряющий:

- Ага, законами вооружились... Вы, живые, вы, которые хотите жить, - он повернулся к Платону, - вы не должны восставать против законов. Не буду восставать против них и я. Но если сегодня мы придем к выводу, что лучше мне подчиниться законам, то именно моя смерть заставит, во-первых, изменить их, а во-вторых, создать такие условия, когда невозможно будет ими злоупотреблять. Меня судила гелиэя, которая вместе с тем - высший суд, и мне уже не к кому обращаться: так вот, если приговор мне будет приведен в исполнение, судьи и знатоки права под давлением общественного мнения пересмотрят законы и, найдя в них изъяны или недостатки, предложат народному собранию новые, более совершенные законопроекты. Так?

Никто не возразил. Сократу стало жалко Платона.

- Видишь, видишь, мой мальчик, ты сам, да еще с каким рвением, придвинул ближе ко мне чашу с цикутой...

Платон покраснел; но он еще не сдавался.

- Ради усовершенствования законов пускай другие, не ты, играют роль жертвенного барана!

Остальные накинулись на Сократа:

- Ты не должен жертвовать собой, дорогой, милый!

- Просим тебя! Думай больше о себе и о нас!

- Не огорчай нас - у тебя осталась только одна ночь!

- Клянусь псом, это вы меня огорчаете! - вскипел Сократ. - Сикофанты расползлись по всему городу, я просто чую, как они обнюхивают даже стены моей тюрьмы, словно собаки! Моя судьба уже решена, но не ваша! Вся моя жизнь определяет и ее завершение. Хорошо ли будет, если вы, самые близкие мне, безрассудством своим собьете меня с пути перед самой целью? Значит, я должен принять от вас сомнительное благодеяние и допустить, чтоб вас из-за меня притянули к суду? Часть за частью отдавал я себя вам, чтобы вы в свою очередь часть за частью передали меня другим... Будьте же мудры! Не нам же вредить друг другу! Ведь мы любим друг друга, и должны больше всего любить именно в эти тяжкие для меня и для вас часы...

К тюремщику, стоявшему у самой двери в камеру, подошла Мирто. Он сказал ей:

- Сейчас я тебя к нему не пущу.

- Но у него кто-то есть, я слышу голоса... Или он сам не хочет видеть меня сегодня?

- Такой у меня приказ. Больше тебе нечего знать.

- А попозже - можно будет? - Мирто протянула ему на ладони свою пряжку, чтобы он рассмотрел, как она красива.

Тюремщик крепко сжал ее ладонь, чтобы не видеть драгоценной вещицы.

- Не возьму. От тебя - не возьму!

- Скажи по крайней мере, добрый человек, когда мне можно будет войти?

- Сначала там должны кончить.

- О чем там говорят?

- Не знаю, - уперся тюремщик.

- Но ведь ты слушаешь у двери.

- А я не разберу, о чем там толкуют. - Он хотел и не хотел выкрутиться.

- Позволь и мне послушать! Я всех их знаю лучше тебя. - И Мирто сделала шаг, чтобы встать рядом с ним. - По их речам я скорей пойму...

- Прочь! Отойди, говорю, от двери! - прикрикнул на нее тюремщик. - Вон лавочка. Садись и сиди. А будешь приставать - посыплешь восвояси!

Мирто села. Тюремщик приложил ухо к двери.

13

Рядом с Сократом в развязанном узелке лежало несколько оливок. Он задумчиво перекатывал их пальцем. Соленые оливки были почти черного цвета. "Черные бобы", нахмурился Критон.

- Ты играешь со смертью, - сказал он, - и при этом улыбаешься. Что ты решил? Послушаешь все-таки нас и уйдешь? Не играешь ли ты и с нами?

- Немножко. Как и вы со мной - немножко, Критон. - Сократ перевернул еще одну оливку.

Время, до той поры влекущееся медленно, после полудня полетело как на крыльях. Антисфен, сидевший на полу около Сократа, подложив под себя свернутый гиматий, не в силах был долее выносить все возраставшее напряжение. Он нетерпеливо коснулся руки Сократа, игравшей оливками:

- Я что-то непонятлив сегодня... Помоги мне, объясни - какое завершение предопределила вся твоя жизнь?

- Если ты полагаешь, что жил я хорошо, то и завершение моей жизни не должно быть дурным. Если уж должно оно чем-то отличаться от всей моей жизни, то разве тем, чтобы стать лучше ее, - ответил Сократ.

- Еще помоги мне, - попросил Антисфен. - Я все еще не понимаю.

В камере, насыщенной запахом увядающих лавровых листьев, наступило молчание - никто не шевелился. Только слышалось сиплое дыхание Платона.

- Спрашиваешь-то ты, Антисфен, но отповедь мою или, скажем прямо, исповедь хотите услышать вы все. Хорошо, узнайте. - Сократ оставил в покое оливки и наклонился к своим верным. - Дело мое началось здесь, в Афинах, и надо, чтобы оно здесь и окончилось...