Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

А приказчик Мальчикова мне говорит: "Что ж, Мартин Лукьяныч, дело прошлое, взял наш хозяин грех на душу:

Кролик ваш погиб занапрасно"... Каков подлец!.. Федотка теперь в подручных у Наума Нефедова. Но всего чуднее у Гардениных пошли порядки... хомуты, сбруя, телеги, лопаты - все под номером. С утра особый приказчик на руки сдает, вечером принимает. Как не хватит номера, сейчас работнику в книжку, штраф!.. Но это бы еще ничего, а вот потеха: приказчику лень всякую малость в книжку вписывать, так он что, анафема, обдумал, - по морде! Как недостает номера или там порча выйдет - бац в ухо... бац в другое!.. Работники так и говорят: бить морду по номерам...

- Но что же смотрит Переверзев?

- А почем он знает? У него, брат, не по-нашему: всё приказчики, всё на докладе... Недаром же три тысячи жалованья получает!

- Однако работники могли бы жаловаться...

- Сказал умное слово!.. Они, анафемы, рады - вместо штрафов мордой отдуваться!.. Но это вздор, а вот порядки-то, порядки-то... Номера!.. На хомутах!.. На лопатах!..

Ха, ха, ха!..

Мартин Лукьяныч так и закатился.

Иван Федотыч остался ночевать у Рахманных. Когда Мартин Лукьяныч улегся, Николай начал вполголоса рассказывать Ивану Федотычу обо всем, что произошло в Гарденине, о Ефреме, о Лизавете Константиновне, о страшной смерти Капитона Аверьяныча. До столяра и прежде доходили слухи из Гарденина, но он любопытствовал узнать "сущую правду". Потом перешли к иным материям: что за человек купец Еферов, как жилось у него Николаю. И Николай с мельчайшими подробностями описал Илью Финогеныча, его характер, его образ мыслей, свою жизнь при нем... Иван Федотыч молчал, внимательно слушая. Один только раз, когда Николай, желая яснее познакомить Ивана Федотыча с убеждениями своего "благодетеля", распространился о том, что есть свобода, Иван Федотыч прервал его:

- Понимаю, душенька. Еще у апостола сказано: "Иде

же дух господен, ту свобода".

Обнаружь такое своеобразное понимание политических учреждений кто-нибудь иной, Николай непременно прекратил бы разговор или пустился в дальнейшие разъяснения; но в устах Ивана Федотыча его все приводило в умиление.

Тихо улыбнувшись, он пропустил "свободу", как будто совершенно соглашаясь с толкованием Ивана Федотыча, и перешел от Ильи Финогеныча к своим собственным взглядам на земство, на народ, на книги, на обязанности образованных людей... Потом разыскал с полдюжины старых газет и прочитал все свои корреспонденции Ивану Федотычу.

После, когда улеглись спать и свечи были потушены, Николай не утаил и остального из своей жизни, рассказал о Верусе, о Варваре Ильинишне, - о своем "огромном несчастье". Ему было горько и больно вспоминать это, сердце его опять тоскливо заныло. Но все-таки он не посмел заключить свою исповедь давешними словами, не выговорил того, что назойливо просилось на язык: "Не стоит жить!"

Старик молчал по-прежнему. В темноте не видно было, слушает ли он; одно время Николай подумал, не загнул ли Иван Федотыч, и в свою очередь замолчал, отчасти сожалея, что рассказывал в пространство... Вдруг Иван Федотыч вздохнул и сказал растроганным голосом:

- Ах, душенька, сколь много перемены, сколь суетливо колесо жизни!.. Мятется, пестрит, переливает из цвета в цвет... А как посмотришь в глубь веков - все одно и то же, все одно!.. Что же, дружок, не из новой чаши вкусил...

Питье давнишнее, чаша вселенская: все отведывали... Премудрый царь Соломон и тот не уклонился!.. А ты вот о чем подумай, душенька: надо жить. Ой, не велика заповедь, да смысл-то в ней пространный!.. .Надо обдумать, надо по совести в хомут впрягаться... подымать свою борозду вплоть до новины!.. Ты вот и обдумал, что повелела твоя совесть, и наметил дорогу, сколь пряма, не мне, простецу, судить, - так и бреди во славу бога!.. Прелесть женскую забудь, Николушка!.. Игру крови звериной укроти...

Что толку?.. И поверь мне, старику: потерянное найдешь, погашенное возгорится!.. Так-тося, дружок. Ну, спи, Христос с тобою... Охо, хо, хо, когда-то заснем на покой вечный!

Утром проснулись рано. Еще не взошло солнце, как успели напиться чаю. Один только Мартин Лукьяныч мирно похрапывал за перегородкой. После чая Иван Федотыч стал прощаться.

- Где же ваша подвода, Иван Федотыч? - спросил Николай.

- Подвода! - с шутливою высокомерностью воскликнул старик. - Парой, душенька, покачу, в дышле!.. В старину, бывалоче, на запятках езжал, а теперь не тут-то было: сам себе вельможа!

- Нет, в самом деле?

- В самом деле, дружок, пешком побреду. Вчерась с воровским мужичком дополз, думал и в обратный сыскать попутчика, как с базара станут разъезжаться. АН господь-то все к лучшему устроил!

- Знаете что, Иван Федотыч... Сам я вас на своих лошадях довезу! сказал Николай, и как только сказал, внезапная мысль пришла ему в голову и заставила сгореть со стыда: "Ведь там Татьяна!.."

Подумал ли об этом и Иван Федотыч - неизвестно, но он с радостью принял предложение.

В янтарном свете вступали снега, морозило, дым кольцами взвивался к небу, когда тронулись в путь. Долго молчали. Иван Федотыч кутался в свое пальтишко, Николай тревожно смотрел вдаль... Ему не давала покоя мысль о Татьяне, тень какой-то неискренности в отношении к Ивану Федотычу.

- Знаете что, Иван Федотыч?.. - проговорил он нерешительно. - Я въеду в село и ссажу вас... а?

- Что так, душенька?.. А погреться?

- Нет, я вам вот что должен сказать... Я давеча предложил вам лошадей, а потом спохватился... Мне не резон видеть Татьяну Емельяновну... Да и к чему?

Иван Федотыч весело рассмеялся.

- Не оглядывайся назад, гляди вперед, - сказал он. - Я так рад, душенька, что Танюшу увидишь... и не одну Танюшу (Николай густо покраснел). А тому, что ты в сомнение впал да слово искреннее вымолвил, во сто крат радуюсь. Погоняй, погоняй!.. Эка, морозец-то какой знатный!

В белой избе, один угол которой занят был верстаком и столярною работой, а другой отделялся тесовою перегородкой, жужжали, как пчелы, деревенские ребятишки. За чистым сосновым столом сидела Татьяна с шитьем в руках.

Девка лет восемнадцати внимательно следила за движением ее пальцев. "Аз, буки, веди... Глаголь-он - го, доброесть - де... Ангел, ангельский, архангельский... Царю небесный, утешителю душе истины... Аз есмь бог твой, да не будет тебе бози иние разве меня..." - выводили ребятишки на разные голоса.

- Тетка Татьяна, - сказала девка, - ты мне вот рубчики-то, рубчики-то укажи, как подметывать.

Татьяна улыбнулась.

- Голубушка ты моя, глазом не научишься... Ты возьми вон лоскуток-то и шей... Смотри на Настюшку: от земли не видать, а не то что рубчики всякий шов знает.

Настя! Покажи-ка, милая, свою работу... вот, девушка, гляди. Эта подрастет - не будет чужими руками обшиваться!.. Срам ведь, желанная ты моя, сколько вы мне денег за кофты одни переплатили! Митюк, ты опять букварь щиплешь?.. Ой, батька за виски отдерет... Ваня! Ваня!

Уймись, брось кыску, не мучай... ей ведь больно, касатик!

Последние слова относились к мальчугану лет трех, который, примостившись к окошку, дергал за хвост огромного пестрого кота. Он, впрочем, и сам бросил свою забаву:

что-то за окном привлекло его внимание.

- Батя приехал!.. - вскрикнул он спустя минуту и затопал босыми ножками. - Мама, гляди, гляди... на двух лошадках... в санях!..

Татьяна взглянула в окно. Вдруг лицо ее вспыхнуло и тотчас же покрылось восковой бледностью. Она выпрямилась, оперлась рукою на стол и широкими блестящими глазами стала смотреть, кто войдет в дверь. Первым вошел Иван Федотыч.

- Ну, Танюша, угадай, какого гостя привез! - воскликнул он с сияющей улыбкой.

- Зачем, Иван Федотыч?.. - тихо сказала Татьяна.

- Аи, душенька, что вздумала!.. Клад приобрел драгоценный... утрату воротил!.. Поехал за сверлом, ан вместо того алмаз купил... Ну-ка, дружок, самоварчик поскорее...