Красная Армия в освещении современников<br />(Белых и иностранцев 1918-1924)

И в этих сообщениях то же непонимание белыми Красной армии и причин ее наступательного порыва и дисциплинированности. Лишь изредка появлялись у них намеки на некоторое понимание.

«Для гражданской войны нужна какая-то особая, железная сверхдисциплина. Это хорошо поняли большевики. Но они поняли ее своеобразно и решили, что одной дисциплины мало, что нужна внутренняя спайка, цемент, который не позволял бы разваливаться зданию от первого же ничтожного дождя, — они этим цементом, вкрапленным в мельчайшие воинские единицы, поставили комячейки. Благодаря последним, они держали в своих руках солдатскую массу. Но держали ее не только наружной спайкой, но и внутренней» [61].

Партийная организация Красной армии не могла не заинтересовать и не броситься в глаза белым наблюдателям, хотя бы потому, что внешние проявления, так сказать, результаты существования и жизнедеятельности таковой были для них всегда слишком чувствительны и болезненны. Но внутренняя сущность ее, основы этой «внутренней спайки» оставались для них глубоко чуждыми и до конца существования белого движения ими не понятыми.

До какой чудовищной степени извращенности в своих представлениях они доходили. — показывает следующая выдержка:

«Нами [62] получены некоторые сведения об организации полковых и ротных коллективов в Красной армии.

Принявшее огромные размеры дезертирство из Красной армии заставило Советскую власть предпринять исключительные меры борьбы с угрожающим ее существованию злом: стоявшие часто в оппозиции к власти ротные и полковые комитеты были упразднены, в частях установлены суровая военная дисциплина, действие дисциплинарного устава, единоличное командование, поднят престиж командного состава, образованы исключительные суды с неограниченной юрисдикцией, вплоть до применения смертной казни за воинские преступления и т. д.

Особые надежды Советской властью возлагаются на так называемые ротные или полковые „коллективы“, — не так давно созданные своеобразные органы для наблюдения за состоянием умов в воинских частях и для проведения и укрепления на местах „внутренней“ политики центральной власти.

Деятельность этих коллективов к настоящему времени определилась весьма ярко… сущность ее сводится к следующему: коллективы, вербуемые исключительно из коммунистов, состоят на особом положении в смысле служебных преимуществ и довольствия; составляют как бы касту, недоступную для непосвященных красноармейцев; вновь принимаемые члены коллектива подвергаются тщательной фильтрации.

Пользуясь почти неограниченной властью, коллективы развели сложную сеть шпионства в частях в целях уловления всякой оппозиции, подавляемой самыми суровыми и решительными мерами, до расстрелов включительно; в результате чисто животный страх перед коллективами и ненависть к ним, во вне выражаемые лишь переходом на нашу сторону при первой возможности или дезертирством на родину, так как других средств борьбы с новым злом и придумать невозможно, — красноармейцы, выслеживаемые членами коллективов, боятся друг друга, скрывая намерение дезертировать даже от ближайших друзей, ибо свободное появление (очевидно, выявление. К.С.) мысли и чувства задавлено в корне—„рты закрыты“».

«Перебежчики и пленные, рассказывая подробна и охотно о деятельности коллективов, вместе с тем не могут дать никаких показаний о внутреннем их устройстве и статуте, так как это дело держится в строжайшей тайне».

Весьма любопытно и пикантно это обвинение «коллективов» в «разведении сложной сети шпионства» за… дезертирами. Чудаки эти белые: ведь не было еще армии, в которой бы дезертир так или иначе, готовясь к бегству, «не скрывал своего намерения даже от ближайших друзей» и не испытывал вечного страха за дезертирство! Надо было бы выдумать что-нибудь более остроумное и удачное.

Описав далее на основании «захваченных в одном из боев» «совершенно секретных» документов коллектива Ижемско-Печорского советского стрелкового полка, «датированных маем и июнем текущего года», схему парторганизации в полку, архангельский отдел печати (А. О. П.) приходит в статье к следующим выводам.

«Из изложенного видно, насколько основательны упомянутые выше страх и ненависть мобилизованных красноармейцев к коллективам; последние, представляя в солдатской массе значительное меньшинство держат в своих руках свыше 1000 человек мобилизованных красноармейцев.

Таким образом, новая организация коллективов представляет для советской власти величайшую ее поддержку в армии и, по-видимому, единственную и действительную мощную поддержку (А. О. П.)»

Выше, в начале главы, мы назвали девятнадцатый год годом тягчайших испытаний и для Красной армии и для пролетарской революции, причем отметили, что начинался он, казалось благоприятно.

Действительно, боевое счастье сопутствовало в начале года красным знаменам не на одном только восточном фронте. Минуя северный фронт, как уже описанный, и переходя прямо к западному, можно сказать, что молодые революционные войска проявили себя в начале года в следующем.

Наступавшие на бывшем северном фронте (7 армия) красные части энергично продвигались к Валку и Ревелю, к которому в начале января они подошли на 30 верст. Один из болтливейших белых журналистов по этому поводу замечает [63], что — «Красные дивизии, подошедшие 5 января 1919. г., (т. е. через месяц после ухода германцев) к Ревелю на расстояние тридцати верст, были отброшены с большими потерями отрядами ревельских… гимназистов, которые наспех были организованы местными общественными группами от социал-демократов до народников (к. — д) включительно».

Но эти строки — не что иное, как беспардонная болтовня, так как напор красных частей был настолько стремителен, что эстонцы, не рассчитывая с ними справиться единолично, обращались за помощью к финнам.

По крайней мере, ген. Родзянко, будущий командующий северо-западной армией, определенно свидетельствует [64], что в это, примерно, время, кроме сосредоточенных на Карельском перешейке 48 1/2 тысяч финнов, «на эстонском противобольшевистском фронте находились весьма успешно оперировавшие финские добровольческие отряды».

Несколько дальше Родзянко — в своих «Воспоминаниях» дает вполне ясную характеристику операций красных частей на эстонском фронте.

«В конце февраля месяца противник стал теснить эстонские части, занял линию железной дороги у станции Печоры. У Раппина обозначилось большое сосредоточение его сил, а вместе с тем по всей линии эстонского фронта большевики начали проявлять активные действия. Эстонские части на нашем правом фланге были очень неважные и при первом же натиске большевиков начали весьма поспешно отходить.

Большевики повели энергичное наступление довольно значительными силами от Нового Раппина и вдоль по линии железной дороги Псков — Валк и на Мариенбург, с очевидным намерением разрезать эстонскую дивизию на две части. Положение делалось серьезным, и прорыв эстонского фронта мог стать угрожающим для городов, Юрьева и Верро» [65].

Таким, образом, положение недавно создавшихся частей Красной армии можно было считать в это время на участке эстонского фронта достаточно прочным.

Действовавшая южнее эстонских красных частей — в районе Валк, Гайнаш, Рига, Виндава, Шавли, Двинск, — латвийская Красная армия занимает в январе Поневеж, Митаву и Ригу, в феврале Шавли, а в середине февраля — Виндаву. Красные части, следовательно, выходят непосредственно к Балтийскому морю, захватив один из важнейших портовых городов.

Еще южнее, в районе Ковно, Гродно, Брест-Литовска, Смоленска действовали части западной армии, стремившиеся под давлением превосходных сил противника к активной обороне, к захвату сильного естественного рубежа — р. Немана с крепостями Ковно и Гродно и рек Шары, Ясельды и Припяти; к середине февраля продвижение частей западной армии достигло наибольшего развития, завершившись захватом переправ на Немане в районе Ковно — Олита.