Я был адютантом генерала Андерса

Действительно после сентябрьской кампании 1939 года Соснковский был, пожалуй, наиболее вероятным кандидатом в президенты Речи Посполитой. Однако он опоздал приехать в Париж. После неудавшегося в Париже «назначения» в президенты генерала Венявы-Длугошевского президентом стал Владислав Рачкевич.

Я спросил генерала, что произошло с Венявой и почему он отказался от поста президента.

— Это не он отказался, — ответил генерал. — Он вынужден был отказаться, поскольку представители других государств, в особенности Франции, не соглашались с его кандидатурой. Французский посол решительно заявил, что его правительство не признает Веняву. Соснковский также добавил, что это была «работа» Сикорского и что вообще с постом президента были хлопоты. Сначала хотели, чтобы президентом стал кардинал Хлонд. И, собственно, все соглашались на эту кандидатуру.

— Однако по непонятным причинам, — продолжал Соснковский, — этот проект не бы реализован. Веняву предлагал сам президент Мосьцицкий. Учитывая пожелание французского правительства, президентом был избран Рачкевич. Я прибыл в Париж, когда опять возник торг по поводу этого поста. На этот раз я уже сам не согласился его принять, — рассказывал генерал. Потому что со стороны могло показаться, будто Польша меняет президентов, как перчатки. Не солидным было в течение месяца сменить трех президентов. Я согласился, — сказал Соснковский, — принять только пост заместителя президента с перспективой через некоторое время стать президентом. Сосновского назначили государственным министром по делам Польши и главнокомандующим подпольной Армией Крайовой [9], которую надо было организовывать.

Во Франции Соснковский сразу же стал играть руководящую роль. Было совершенно ясно, что он необходим деятелям старого режима, с самого начала жаждавшим любой ценой устранить Сикорского. Борьба против него велась санацией еще до сформирования эмигрантского правительства во Франции. Она не могла смириться с тем, что уйдя из армии в 1926 году Сикорский не нес никакой ответственности за события в Польше.

Санация выдвинула Соснковского в качестве своеобразного противовеса Сикорскому. Приоритет признавался за Польшей. Считали: «Решать все будет Польша». В стране все должно быть организовано руками санации, заинтересованной в устранении влияния Сикорского. По этой же причине командование подпольной армии в Польше должно было формироваться только из представителей санации, из надежных и преданных ей людей. В то же время по расчетам санации эмиграция не могла сыграть серьезной роли, как, например, армия Галлера после 20 года. Временно армия могла быть оставлена в руках Сикорского. Старая санационная гвардия начала создавать вокруг Соснковского новую легенду. Трубили о его «героических сражениях в сентябре «, что ему очень импонировало. Таким образом, все в этом ансамбле взаимного обожания были собой довольны. Полковники все плотнее окружали и подчиняли своему влиянию Соснковского, чувствуя в нем решительную поддержку. Со своей стороны он компенсировал их постами как в Польше, так и за границей.

Этот спевшийся кружок начинал все отчетливее и планомернее вести наступление против Сикорского.

Через некоторое время я вторично был у Сикорского. Он хорошо понимал, что творится на польском дворе во Франции.

Когда я пришел, генерал принял меня в том же кабинете, что и в прошлый раз. Одет он был в военный мундир. Я с удовольствием смотрел на его фигуру, столько в ней было юношеского темперамента и простоты.

После приветствия верховный главнокомандующий вернулся к нашему первому разговору. Он расспрашивал о знакомых и я рассказал ему об Андерсе, что он болен, лежит в госпитале и обращается к нему с просьбой каким-либо дипломатическим путем отозвать его из Польши. Сикорский сказал, что уже думал об Андерсе, что пока он назначен командующим подпольной армией Краковского округа под кличкой «Валигора». По этому вопросу Сикорский имел даже столкновение с Соснковским. Против этого назначения возражал Соснковский, но Сикорский был убедительнее. Когда я сказал Сикорскому, что Андерс заявляет о своей лояльности и очень хотел бы служить под его командованием и находиться здесь около него в Париже, он ответил, что он также с удовольствием сотрудничал бы с ним, так как их многое связывает еще с 1926 года. Тогда оба были против Пилсудского. Он считает, что может сейчас еще больше рассчитывать на антисанационные взгляды Андерса.

Затем Сикорский спросил, что говорят о Беке и Рыдз-Смиглы. Я ответил, что почти все считают их предателями. Сикорский даже привстал со своего места.

— Это же замечательно! Мне здесь будет легче, хотя они там в Румынии начали против меня кампанию. Особенно активен Венда. При этом они стараются повлиять на Францию и на Польшу. Не могут пережить того, что я принял пост премьера и верховного главнокомандующего. Ну, ничего, как-нибудь с этим справимся. Хуже с Польшей, поскольку не могу знать точно, что там делается. Готовлю для вас инструкцию. Как только все будет готово, поедете и расскажите, что здесь видели и как мы работаем.

Как всегда генерал очень торопился. Заканчивая беседу, он сказал: — Здесь у меня нет времени. Приезжайте пожалуйста ко мне в Ангерс. Знаете что, я приглашаю Вас приехать ко мне на ужин, там мы спокойно побеседуем. Я дам вам знать, когда буду более свободен, и буду располагать большим временем в спокойной обстановке.

Правительство Польши во Франции существовало тогда около трех месяцев, но дела двигались с трудом. Правительство не имело четкого, определенного облика, не имело основной идеи. Кроме того, не было единства. Министры вели между собой партизанскую войну. Желание быть на первом месте заслоняло все. При таком положении вещей не обращали внимания на самые существенные вопросы будущего Польши, не согласовывали ни своих взглядов, ни мероприятий, занимались лишь взаимными претензиями и унижением друг друга.

Нужно признать, что французы не были гостеприимными хозяевами. Они считали, что война разразилась из-за Польши. «Большое дело, затеянное маленькой нацией». Каждый второй француз повторял, что он сражается за Польшу, за польский Гданьск, каждый третий по меньшей мере вообще не хотел воевать.

Польско-французский договор еще не был подписан. Пока имелись лишь проекты и временное соглашение, осложняло работу призывных комиссий, которые уже с конца октября начали функционировать. Добровольцев было очень немного.

Польские деятели, оказавшиеся в Венгрии и Румынии, предпринимали все, чтобы не допустить большого притока добровольцев во Францию, в армию Сикорского. В этом направлении работали целые санационные штабы во главе с полковником Венде. Послушные им польские дипломатические миссии, прежде всего военные атташе, охотно выполняли их указания. То же самое делали делегатуры правительства в Венгрии и Румынии. Они не только не направляли добровольцев во Францию, но и оказывали давление, вынуждающее поляков возвращаться под немецкую оккупацию. Другие говорили отчетливо: «Отсюда, из Румынии и Венгрии, ближе до польской границы, поэтому как только кончится война (по их официальным данным это должно было произойти весной 1940 года), мы первыми войдем в Польшу с готовыми частями, которые сейчас стоят в лагерях. Лишь после этого мы будем разговаривать с Сикорским. Будет так, как в свое время мы поступали с армией Галлера — распустим части, и конец.

А в это время с призывом добровольцев во Франции дело шло не лучшим образом, и Сикорский стал добиваться у французских властей согласия на издание распоряжения о привлечении в армию поляков эмигрантов, проживающих на французских землях, и в конце концов это ему удалось.

Как-то в половине декабря я пошел к генералу Пашкевичу, тогдашнему вице-министру и заместителю Соснковского по делам Польши. Генерал жил в небольшой комнатке, недалеко от резиденции штаба. Я застал его за уроком французского языка.

Это, пожалуй, был один из очень немногих генералов, желавших помочь Сикорскому в его работе. Он видел и понимал нагромождавшиеся трудности, пытался их устранять. Поэтому, между ним и сторонниками санации, находящейся в Париже, возникали большие трения. Пашкевич хорошо понимал всю глубину трагизма нашего тогдашнего положения, он лучше других разбирался в общих проблемах, хорошо ориентировался в обстановке. Будучи когда-то начальником известной Варшавской школы подхорунжих, он благосклонно относился к молодежи, видя в ней опору для планов Сикорского. Поэтому пользовался у молодых огромной симпатией и доверием.