Империя для русских

Гардарики – «страна городов»

Именно так – «страна городов» называли скандинавы еще языческую Русь. Изобилие богатых градов русских отмечали и византийские, и арабские купцы. В начале XII столетия православная Русь насчитывала около 400 городов. Крупнейший русский домонгольский город Киев насчитывал в период расцвета не меньше 50 тысяч жителей. Были и ««30-тысячники»: Новгород, Смоленск, Чернигов; многие города имели по 15–20 тысяч. Крупных городов на Руси было не намного меньше, чем во всей католической Европе, на деревенском Западе. Если согласиться с мнением демографов, оценивающих население домонгольской Руси в 6,5–7,5 миллионов, нетрудно видеть, что горожане составляли тогда 20–25 % всех русичей. Примерно как в конце Римской империи и намного больше, чем в любой стране средневековой Западной Европы.

В типичном католическом городе все население умещалось в городском соборе, вместимостью от 1 до 5 тысяч человек. В среднем западном городе часто имеется всего один собор, который строили веками, а достраивали уже в XIX в., когда достраивались и соборы крупнейших западноевропейских городов – Праги, Кельна, Флоренции. А нередко собор так и остался недостроенным. В крупном западном городе, например Ревеле, Риге, Кракове, Берлине, кроме собора стояла пара приходских церквей и пара монастырей – мужской и женский. А в равном по населению, но гораздо более просторном русском городе, приходские церкви были небольшие, но церквей были десятки. Даже в Париже в конце XII в., когда один из величайших королей Франции, Филипп II Август, который является для Франции тем же, чем для нас, русских, был гениальный Иван Калита, одновременно со строительством новых стен Парижа заложил собор Парижской Богоматери, то планировали, что он вместит всех парижан, живших в городе до его расширения великим королем. Собор действительно очень большой – он вмещает 10 тысяч человек.

Хотя население Парижа в новых стенах Филиппа II Августа стало в несколько раз больше, его укрепленная площадь была ненамного меньше Новгорода, а плотность заселения западных городов была, по крайней мере, вдвое выше, чем на Руси. Так что население Парижа сравнимо с населением Киева, превысив 50 тысяч. И храмов, как приходских, так и монастырских, в Париже было немало.

В Западной Европе пространство внутри города противопоставлялось миру вне города. Так же, как в древнегерманской традиции, восходящей к древнеарийской, земной мир – «митгард» противопоставляется подземному миру темных сил – «унгарду». Даже термины употребляются одни и те же: пространство внутри города, как и земной мир, именуется Митгардом, а мир вне городских стен, как и подземный мир темных духов – Унгардом. Но если на Западе город воспринимался только как Митгард, земной мир, то на Руси город был образом Асгарда – райской обители праведников, небесного Горнего Иерусалима, и не противостоял миру вне городских стен, а являлся его органическим продолжением, высшей точкой развития.

Западноевропейский средневековый город замкнут в «скорлупе» каменных стен, он обороняется не только и даже не столько от чужестранных врагов, сколько от собственного сеньора, запершегося в замке. В Риге или Ревеле замок противопоставлен городу, укрепления города и замка противостоят друг другу, как стоящие по разные стороны линии фронта.

Земля внутри периметра городских стен баснословно дорога, а дороже всего протяженность фасада вдоль улицы. Нередко бывал и такой фасад: дверь, рядом окно, а дальше уже следующее владение. В историческом центре Ревеля или Львова можно видеть остатки такой застройки: фасады домов плотно примыкают друг к другу. Выше второй этаж, который чуть-чуть нависает над первым, а третий – над вторым. Пешеходные улицы появились в наше время именно на Западе, ибо там бывают переулки шириной в три метра, по которым невозможно проехать на автомобиле, да и изначально можно было ездить или верхом, или на носилках. И вот картина европейского города: тесно, а посреди улицы сточная канава – и ходить надо с умом. Конечно, порядочный бюргер сначала выглядывает в окно, а уже затем выплескивает содержимое ночной посуды. Но ведь не все же порядочны…

Сейчас старые западноевропейские города выглядят как образцы чистоты и ухоженности, но такими они стали не так уж давно: до XVII в. уровень благоустройства на Западе был заметно ниже, чем на Руси, а в средние века нормой западного города была непролазная грязь – после дождей улицы превращались в болото, по которому было трудно передвигаться даже верхом на лошади. А пока Запад утопал в грязи, у нас на улицах издревле устраивали деревянные мостовые, многие ярусы которых найдены археологами и в Новгороде, и в Москве, и в других русских городах. А на обочине просто росла трава, по которой можно было ходить.

Хотя на Западе гораздо теплее, чем у нас, историческая граница между германцами и славянами (она же граница между ФРГ и бывшей ГДР, или восточная граница империи Карла Великого) проходит по отрицательной изотерме января, но у нас дети, а нередко и взрослые, ходили босиком до морозов, и не только в деревне, но и в городе. А на Западе было настолько грязно, что босиком ходить не стоило, и отличительным признаком «западного образа жизни» были тяжеленные деревянные башмаки.

Вообще, чистоплотность была распространена по периферии Европы, в отличие от Европы французской и немецкой. Даже в XVII в. великий итальянский архитектор Бернини называл французский двор «нечистоплотным и дурно пахнущим». Не случайно король был вынужден ввести моду на крепкие духи. А у нас было множество бань – и общественных, и частных. В деревнях бани были почти у всех. Стояли они обычно в стороне от двора, у реки. Да и в Москве, кроме общественных, бани были во всех зажиточных домах.

В русском городе плотность застройки была гораздо ниже, чем в западноевропейском. Потому немалая часть населения, кроме ремесла и торговли, занималась и огородничеством, и молочным скотоводством, и даже садоводством. Поутру скотину надо было выгонять на пастбище. Западноевропейские горожане держали свиней, нередко гусей, но там невозможно было держать молочную скотину, трудно выгонять за ворота в путанице улиц.

Замечательная исследовательница Г. В. Алферова в своей книге «Русский город», которую мы искренне всем рекомендуем, отмечает, что планировка наших городов была рассчитана на возможно более быстрый выезд за его пределы. Даже Москва в XVIII в. была окружена обширными выгонами. На окраине Москвы молочную скотину держали до середины XX в., по крайней мере, до разорения, затеянного Хрущевым. А курей держали и в Центре, в Замоскворечье.

Для русского города, в отличие от затесненного западного, характерна полностью усадебная застройка с приусадебным садом-огородом. Дома стоят в глубине участков, на улицах лишь храмы, лавки, мастерские. Во всех старых городах сохранились дома, стоящие не по красным линиям улиц, потому что построены до полицейского требования начала XIX в. строиться по ниточке красной линии.

Западный город отгораживался от сельской жизни и отворачивался от пейзажа, русский город органически перерастал в пригородные слободы, он был теснейшим образом связан с сельским хозяйством и поистине развернут лицом к природе. Умение вписать поселение в пейзаж, поставить наиболее выдающиеся здания в наивыгоднейших точках – отличительная особенность русской культуры.

Подобны русским были и другие города нашей восточно-христианской культуры: византийские, южнославянские. Даже чуть ли не полумиллионный Константинополь (Новый Рим) имел сплошную застройку только по своей главной улице – Меси, окруженной портиками, как в Пальмире, а большая часть города была застроена усадьбами, представляя собой настоящий город-сад. Не случайно наши древние предки перевели византийскую «Книгу эпарха» (градоначальника), назвав ее «Закон градский».

С Законом градским надолго приобрело силу «правило прозора» (от глагола «зреть»). Оно юридически реализовывало следующую норму: если вы имеете со своего участка прекрасный вид, а сосед застроил этот вид, то вы имеете право через суд добиться сноса его постройки. Это правило действовало веками и имело немалое градообразующее значение.