Империя для русских

Косвенно мою правоту в этой гипотезе подтверждает то, что именно север, о чем я уже говорил, сохранил одно-двухдворные деревни. Тот самый север, который на протяжении Олонинской губернии (нынешней Карелии), Архангельской (нынешней республики Коми) вообще не имел помещичьего землевладения, а в Вологодской, Костромской губернии – только в южной части. И даже в Ярославской губернии (умеренный север) большинство крестьянского населения было государственными крестьянами, а не помещичьими. Следовательно, и крепостническая реформация сказалась там меньше, а традиционный уклад жизни сохранился неизмеримо лучше.

Вот все о первой мифологеме, и я сразу перехожу ко второй.

Еще более въевшаяся в наше сознание идея исходит из того, что некогда существовало единое государство – Киевская Русь. Потом оно рано или поздно раздробилось. Разброс хронологический здесь очень велик. В. О. Ключевский в своем «Курсе русской истории» полагал весь домонгольский период существованием единого русского государства с определенными оговорками. Именно он назвал древнерусского князя нигде долго не задерживающейся кометой (этот его образ, кажется, из боярской думы Руси). Но все-таки считал единой.

Причем отмечал, что это единое государство со столицей в Киеве, а последние 80 лет во Владимире, до второй четверти XIII в., когда в результате ордынского вторжения для Ключевского начался период, им поименованный «удельные века», что очень близко к более позднему термину «феодальной раздробленности». Просто он очень осторожно пользовался термином «феодальный». Так или иначе, у него раздробление связано с разрушением в результате иноземного вторжения.

Советская историография создала иную периодизацию (это произошло во время работы академика Грекова). Единая докиевская Русь существовала сначала до середины XII в., пока еще Киев сохранял престиж, до Юрия Долгорукого. Потом этот срок сократился, и феодальная раздробленность наступила в начале XII в. И, наконец, переехала хронологически к любечскому княжескому съезду. Откуда любят цитировать знаменитую Мономахову формулу: «Каждый да владеет своей вотчиной».

Хотя цитируют с нарушением правил цитирования. Я бы сказал, это ленинская манера цитирования, потому что фраза усечена. Фраза целиком звучит так: «Каждый да управляет вотчиной своей, да устроится этим единая русская земля». Ничего себе формула феодальной раздробленности! Тем не менее, это вошло во все учебники, учебные программы, так учат учителей, учителя – школьников. А потом студентам приходится объяснять, что это не совсем так.

Дальнейшее еще более странно. Феодальная раздробленность в послевоенный период советской историографии продолжается только до середины или до конца XIII в., а дальше начинается борьба за создание единого русского государства. То есть затяжной такой прыжок из единого русского государства в единое русское государство.

Что по этому поводу можно сказать. Действительно ли, как еще писали во время Карамзина, единую киевскую державу погубило исключительное чадолюбие князя Ярослава Мудрого, который имел неосторожность между своими ближайшими потомками поделить княжение?

Вот основное. Конечно, ученые-рационалисты, а тем более ученые-марксисты уже не относят все к частному движению Ярослава. Но получается нечто аналогичное. Вот Ярослав, а затем князья в борьбе друг с другом поделили русскую землю. Некоторая борьба Ярославичей известна. Что-то в этом плане произошло. Следующее поколение Ярославичей, то есть поколение, к которому принадлежит Мономах, окончательно разошлось. Но осталось договориться о том, что каждый держит вотчину свою.

Однако прошу обратить внимание на то, что до Ярослава аналогичным же образом ведет себя Владимир. Он тоже рассаживает где возможно, в том числе в отдаленных колонизируемых землях северо-восточной Руси, где мы с вами находимся (тогда это еще угро-финская земля и действительно колонизируемые земли) своих детей. Причем любимейших своих детей сажает как раз в Ростове и Муроме, то есть святых детей-страстотерпцев Бориса и Глеба соответственно. Более того, не отказываясь от стремления обеспечить именно Борису наследие киевского престола.

Тут не все ясно. Никогда не будет ясно, какие вокруг этого шли интриги. Точно так же, как мы никогда точно не узнаем, был ли Святополк окаянный Владимирович или Ярополчич, был он сыном Владимира или его пасынком.

Более того, до Владимира таким же образом ведет себя Святослав. Он тоже сажает киевским наместником на Выжгород Ярополка, в древлянскую землю – Олега и убеждает новгородцев принять Владимира. Видимо располагая тремя только сыновьями. Сколько у него было девиц, нам не известно.

Это очень интересно еще и потому, что Ярослав очень много занимался русской землей. Он много строил, много законодательствовал. А Святослав совсем русской землей не занимался и был плохим киевским князем (смотрите летопись). В результате балканского своего похода написал, фактически отрекшись от престола, что он не хочет сидеть в Киеве, а хочет в Переславце-на-Дунае, то есть Преславе – второй столице болгарского царства.

Я склонен полагать, что случайная гибель Святослава в стычке с печенегами в 972 г. и его сидение на острове перед этим объясняется тем, что он боялся возвращаться в Киев, он не знал, что будет в Киеве: впустят его или убьют. Ведь он изменил киевским интересам, помчавшись на Балканы, он бросил Киев, он даже отрекся своим посланием. Что с ним будут делать киевляне? (Будто прямо он засиделся на порогах! Свенельд-то добрался до Киева. По всей вероятности, отправился разузнать, можно ли Святославу в Киев или лучше и близко не приближаться.) Даже такой князь-неудачник, князь-авантюрист, несомненно, князь – блистательный полководец, но совсем не государственный деятель, и то стремился обеспечить своим ближайшим наследникам столы в некоторых русских городах!

С чем для меня связана легенда о призвании еще более ранних братьев варягов. Можно доказывать, что никаких братьев не было, что это искажение скандинавского текста, что Рюрик на самом деле пришел на Русь со своим имуществом и верной дружиной, а не с братьями. Но легенда все-таки была, и она отражает некоторое политическое сознание славян и политическую практику.

Если мы посмотрим практику киевской или домонгольской государственности, мы увидим, что каждый город стремится обзавестись князем, потому что «некняжой» город воспринимается как пригород. Не в современном смысле, а в смысле Псков – пригород Новгорода, как было одно время, то есть город зависимый. Так же суздальцы упрекали владимирцев, что те зазнались, а на самом деле Владимир – пригород Суздаля. И так далее, и так далее.

Когда (в первой новгородской летописи это указано) в начале XII в. Новгород около полутора лет оставался без князя, была в новгородцах «туга» великая. Конечно, марксистскому воспитаннику сие будет непонятно. Как же, избавились от угнетателя, надо собрать митинг и напиться по этому поводу. А новгородцы тужили, потому что твердо знали, что Новгород резко падает в общественном мнении окружающего не только славянорусского, но и прибалтийского мира. «Некняжой» город – так, нечто.

Если мы посмотрим глазами Ключевского (во второй половине XIX в. это детализировал известнейший петербургский профессор Игорь Яковлевич Фроянов) на государственное устройство, мы увидим, что, бесспорно, и в XI, и в XII в. государство на Руси – это княжества и только княжества. Каждый город стремится приобрести князя. Псков боролся несколько сот лет, чтобы укрепить у себя княжескую династию. И всегда принимал князей-беженцев, даже бежавших от орды. Как Александра Михайловича Тверского. Это было опасно. Но псковичи все равно радостно приняли этого князя и вокняжили его у себя.

Государство – это только княжества, и определял здесь все город. Ключевский указал на служилый характер княжеской власти по отношению к городу. А мне довелось сделать наблюдение о том, что каждое княжество управлялось монархией в лице князя, аристократией – в лице боярства и демократией – в лице вечевого строя и довольно сложных вечевых институтов. Т. е. соответствовало идеальной схеме великого греческого ученого Полибия, считавшим идеальным государством именно такое, соединяющее все три правильные формы власти в одной политии. Я назвал это «полибиевой схемой». Этим термином уже пользовались историки.