Революция отвергает своих детей

— Вот бюллетень Танъюг, — шептал один другому, — но верни мне его завтра, на него уже записалась целая очередь.

Так бюллетень переходил из рук в руки.

Пока что в этом не было ничего нелегального: СЕПГ еще не высказала своего отношения к событиям и кое‑кто надеялся на некоторого рода нейтралитет с ее стороны. Однако эти надежды не оправдались.

4 июля 1948 года все газеты СЕПГ дали на первых полосах так называемое «Заявление по югославскому вопросу». СЕПГ полностью солидаризировалась с резолюцией Коминформа, несмотря на то, что сама она в него не входила.

«Центральный секретариат Социалистической единой партии Германии разобрал коммюнике Информационного бюро коммунистических партий и считает правильным осуждение политики Центрального комитета Коммунистической партии Югославии».

Из этой резолюции стало еще более ясным, чем из самой резолюции Коминформа, в чем, собственно, состояли расхождения:

«В первую очередь ошибки Коммунистической партии Югославии показывают, куда это ведет, если ведущая рабочая партия отказывается от самой важной основы — братских отношений к социалистическому Советскому Союзу и к партии Ленина–Сталина… Особенно ошибки Коммунистической партии Югославии показывают нашей партии, что ясное, недвусмысленно–положительное отношение к Советскому Союзу является сегодня единственно возможной позицией для каждой социалистической партии…»

У меня по спине побежали мурашки. Зная партийный язык, я понял, что это значило: еще большее подчинение СЕПГ Советскому Союзу и советской политике, конец тезиса об особом германском пути к социализму.

Последний абзац этого документа гласил: «Центральный секретариат СЕПГ осуждает также, что ведущие югославские коммунисты в Берлине распространяют материалы, которые направлены против коммюнике. Центральный секретариат видит в этом грубое нарушение традиций международного рабочего движения».

Это было уже верхом подлости! СЕПГ не только отказалась выполнить свой прямой долг и опубликовать оба материала, относящихся к этому политическому расхождению среди коммунистических партий, но она протестует даже, когда представители югославских коммунистов сами делают все, чтобы дать возможность узнать точку зрения их партии!

Теперь бюллетени Танъюг стали с официальной точки зрения СЕПГ «антипартийными». Но многие ответственные работники СЕПГ никак не соглашались с тем, чтобы материалы одной из коммунистических партий считать «антипартийными». Были присланы следующие номера бюллетеня Танъюг, в которых подробнее разбирались отдельные вопросы разыгравшегося конфликта. Мы выяснили, что обратные адреса и фамилии отправителей были вымышленными, а материалы запечатывались в различнейшие конверты, чтобы затруднить вылавливание.

— Дело мастера боится, — с довольной миной усмехнулся один из ответственных партработников, — югославы неплохо соображают.

Бюллетени агентства Танъюг были неистребимы. Все самые важные статьи югославской прессы сразу же появлялись в переводе на немецкий язык и по многим каналам проникали в среду ответственных партработников СЕПГ.

Ситуация была столь серьезной, что 29 июля 1948 года руководство СЕПГ приняло резолюцию об «организационном укреплении партии и чистке ее от выродившихся и враждебных элементов». Резолюция требовала «ускоренного процесса исключения следующих категорий членов партии: 1) членов партии, поддерживающих враждебную партии установку; 2) членов партии, обнаруживающих антисоветские настроения»

Каждый знал, что при этом в первую очередь имелись в виду те, кто, как тогда говорили в партии, «накренился в Югославском вопросе».

Многие ответственные работники, с которыми мне пришлось разговаривать в те дни, были на стороне югославов, — хотя многие давали это понять лишь очень осторожно, — или, по крайней мере, придерживались мнения, что СЕПГ не должна была ни в коем случае становиться безоговорочно на сторону Коминформа. Даже приверженцы Коминформа не соглашались полностью со всеми утверждениями резолюции.

В особенности интересен был для меня разговор с Паулем Ванделем, бывшим в то время начальником Центрального управления народного образования и являющимся с 1953 года секретарем ЦК СЕПГ.

Я знал Ванделя еще по школе Коминтерна, под партийной кличкой «Класснер», в бытность его там преподавателем и решил не высказывать открыто своего мнения. В полной уверенности, что я в югославском вопросе «верен СЕПГ» он стал жаловаться мне на действие бюллетеней Тантъюг:

— Представь себе только, Вольфганг, это просто невероятно! Прихожу я вчера в свое бюро и должен был два раза громко позвать свою секретаршу, прежде чем она вообще как‑то реагировала. Спросишь, что она делала? Читала бюллетень Танъюга. Она — член партии и до сих пор всегда тотчас же передавала мне все антипартийные материалы.

Мне стоило большого труда скрыть свою радость. «Значит не только в партийном аппарате, но и в главных управлениях читают бюллетени» — подумал я.

Я сидел у моего бывшего преподавателя по школе Коминтерна. Он сделал из меня ответственного партработника. Как он мне все объяснит?

— Говоря серьезно, Вольфганг, то, что написано в резолюции, конечно, упрощено для масс. Нельзя понимать все слишком буквально, а нужно распознавать политический смысл дела.

Пауль Вандель попытался оправдать резолюцию Коминформа, так сказать, «на высшем уровне», так как он считал, очевидно, что прошедшему хорошую выучку ответственному партработнику нельзя преподносить такую резолюцию.

— Я много занимался балканским вопросом благодаря своей бывшей деятельности в балканском секретариате. Следует представить себе дело таким образом …

Он начал с XIX века, описал особенности взаимоотношений между классами на Балканах, роль национально–революционной интеллигенции, которая хотя и была революционна, но никогда не была подлинно марксистски настроена, и влияние которой до сих пор ощущается в партии. Он говорил о троцкистах, которых хотя и удалили из югославской компартии, но мышление которых еще не преодолено, и о югославских партийных вождях, которые, хотя и были примерными борцами, но — поскольку они все время оставались в своей стране — не имели возможности пройти соответствующую подготовку.

— Все эти факторы вместе взятые, — Пауль Вандель говорил уже более получаса, — создали ту ситуацию, которая привела к сегодняшнему положению.

Хотя это и был очень подробный доклад, он меня не убедил.

Может быть Антон Аккерман мог мне разъяснить проблему? Я считал его одним из самых умных людей в партийном руководстве, единственным, кого действительно с правом можно было назвать партийным теоретиком. Хотя я и знал, что он, говоря со мной, будет защищать резолюцию, я пошел к нему.

Мы сидели в одной из комнат его виллы, обставленной с большим вкусом.

— Давай‑ка выпьем сначала коньяку. У тебя такое лицо, будто ты страдаешь «политическими коликами», — сказал он.

— Вполне соответствует истине. Знаешь, я думаю…

— Можешь не продолжать. Я могу себе представить в чем дело: Югославия.

Я не успел слова сказать. Мне показалось даже, что он боялся моих возможных аргументов в пользу югославов, которые могли бы затруднить его положение.

Он встал и начал ходить по комнате. В противоположность Ванделю он не искал никаких ни исторических, ни социологических обоснований резолюции Коминформа.

— Вольфганг, ты же, несмотря на свои молодые годы, уже старый партиец. Ко многому приходится привыкать. Представь, что ты плывешь на корабле, капитан которого, ты это знаешь, — всегда благополучно проводил корабль между всеми подводными камнями, скалами и рифами; и вдруг он делает резкий поворот, кажущийся тебе немотивированным или даже неправильным; нужно просто иметь доверие к капитану, так как он наверное знает, почему он так делает: надо думать, что он, вероятно, лучше видит и не мешать, а, наоборот, помогать ему, — даже если этот поворот совершенно непонятен.